Отправлено: 04.09.08 07:40. Заголовок: Здравствуй, Свобода

Название: Здравствуй, Свобода
Жанр: хард-флафф!
Персонажи: Встречались/упоминались в АУ "Две Пули"), ОС
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: сентиментальная вампирская проза для одиноких кровопьющих самок, которым нечем развлечь себя во время очереди к косметологу. Является подарком Аннатари на день рождения. Оффтоп: Считаю, что это вообще что-то типа белого стиха.

 Отправлено: 04.09.08 07:41. Заголовок: Марево зимнего дня...

Марево зимнего дня. Слякоть под ногами. Надо мной не смыкаются небеса этого города - небеса из дымных труб, серых стен и заплеванных крыш.
Я так давно не была свободна, что и забыла, как это. Что такое - идти, куда захочется, говорить, с кем вздумается. Иллюзия свободы. Иллюзия равенства. Иллюзия человечности.
Меня зовут Ангелина Римкович, я полукровка, и я пришла убивать.

Нас воспитывали в жестокости, приучали быть лучшими воинами. Мы редко слышали слово «бог». Делается это так: сначала тебе не дают спать, не дают есть, заставляют бегать кругами, пока ноги не покроются ссадинами, пока кожа не станет нечувствительна к впивающимся камешкам горной дороги. А потом тебя приковывают к двум столбам - и бьют. Бьют до тех пор, пока не перестанешь чувствовать боль. Рано или поздно ломаются все.
Когда тебе все время больно, это должно рано или поздно закончиться.
- Здравствуй, Ангелина.
Когда-то мое имя было другим - я не помню его, и никогда не вспомню. Отрази меня, зеркало! Покажи мне мое лицо! Пусть я не совсем человек, не совсем вампир - откуда во мне эта жесткая, твердая уверенность, что я вообще существую? Я не умею сомневаться.
Есть много законов для таких, как я.

Никогда не показывай зубы. Не показывай слабости или силы. Будь незаметной. Скользи вдоль стен, тихо, едва уловимой тенью иди, опустив глаза, если видишь сородича. Не говори с вампирами. Не говори с людьми. И уж тем более не говори с другими полукровками.
Никогда не. Я - одно исковерканное «никогда». Мне никогда не родить детей, никогда не полюбить, никогда не почувствовать. Я не должна - долг - мое второе «я». Странно - но с каждым следующим годом меня остается все меньше. Вампир чувствует год за день. Человек живет целых триста шестьдесят пять дней. Полукровка не стареет - а чувствует себя старым.
В сумке моей - паспорт, зеркало, помада и телефон. Перчатки на моих руках не греют. Шарфик дорогой, я не знала, что такие дорогие вещи существуют. Я вообще многого не знала.
Год назад я стала свободной, когда Милицу отстранили.

- Ты свободна, Ангелина, - с ненавистью произнесла монахиня, глядя на свою подчиненную.
Не поднимая глаз, сцепив руки, стоит полукровка перед человеком.
- Ты слышала, что я сказала? Ты свободна.
- Я могу идти?
- Ты не слышишь меня, Ангелина! - взрывается пожилая женщина, - ты совсем свободна! Навсегда! Я ухожу! Теперь - о, теперь ты можешь делать все, что захочешь!
Ни перед кем не отчитываться, не писать доклады, не голодать по несколько дней, не дожидаться моего разрешения на то, чтобы выйти в туалет или пойти и поспать после семи бессонных ночей. Можешь не носить крест, можешь больше не стрелять в тех, в кого я приказываю тебе стрелять. Ты не вампир, чтобы подчинять каким-то правилам крови и печатям, но ты и не человек - и слово «честь» и «долг» тебе не знакомы.
Так иди, иди же, порождение тьмы, иди в мир, и пусть люди поймут, что же они натворили, выпустив тебя на волю.
Поднять голову. В зеленых глазах безумное неверие. Руки, всегда сцепленные в замок, вдруг повисают вдоль тела, вдоль заношенной шерстяной юбки. Светлые губы едва заметно дрожат, приоткрывая чуть выступающие белые клыки.
- Я…
Наберись сил, держись, подними голову.
- Я свободна.

Здравствуй, Ангелина.
…город называется Москвой.
За год мне пришлось пережить многое.
Странно, да? Я никогда не думала, что мир не так однообразен, как мое отшельническое бытие. Мне пятьдесят один год. Я одинока. Я девственница. Я жила чужой жизнью - или чужой смертью, зависнув в пространстве своего искореженного сознания. Все, что я знала - мои родители любили друг друга когда-то, родилась я, они умерли. Я не помню этого - помню только, отец любил показывать мне ночную Софию, поднимал меня на руки - пахло от него свечками, деревом и морозом - и говорил мне: «Смотри, вон Собор!». Мать любила печь пироги и часто повторяла, что зло боится дома, где пахнет свежим хлебом.
Но это было так давно, что не считается.

Здравствуй. Город называется Москвой, и он колоссален.
Мне жаль только, что я не смогу остаться здесь после всего, что мне предстоит сделать. Маскарад. Инквизиция.
- Здравствуй, Ангелина.
Кто и когда придумал, что к полукровкам можно обращаться на «ты», даже не спросив их мнения?
- Здравствуйте, Ваше Могущество. Вы вызывали меня.
- Да. Ангелина, ты больше не работаешь на Православных витязей?
- Да, Ваше Могущество. Меня отпустили.
- Чем ты хочешь заниматься теперь?
Кто и когда сказал, что я вообще чем-то хочу заниматься?
- Чем прикажете, Ваше Могущество.
- У меня есть для тебя работа, но…
Кто и когда произнес первое «но»?

У меня нет ничего. Меня отучили привязываться, отучили верить, надеяться, рассуждать. Первый удар убивает умение доверять. Второй и тысячный - убивают боль и надежду. Однажды - на трехсоттысячном, а можем, на миллионном - я перестала считать их - мне крикнули: «Скажи Господу! Скажи Ему! Скажи ему». И я крикнула - крикнула громко, в первый и последний раз в своей жизни я закричала.
Сначала тебя бьют и смотрят, на сколько хватит твоих слез. Потом учат не плакать. И я не умею плакать. А потом учат притворяться. Получается очень правдиво. С легкостью меняя личины, я научилась играть самую простую роль. Скромной, покорной, робкой послушницы. Когда моя роль иссякла - я и не почувствовала никакой мифической свободы. Кто и когда сказал, что мы вообще были свободны?
Психологическая обработка так скучна и проста.
Вдохни, Ангелина. Вдохни и иди, как овца среди волков. Играй свою роль.

- Вот человек, которого ты должна будешь убить, - девушке передали в руки фотографию, с которой печально смотрел немолодой мужчина с добрыми черными глазами, - у него находятся важные архивы. Нам нужны эти архивы, но даже за те пять лет, что мы следили за ним, их не смогли добыть. Поступали обрывочные сведения о том, что именно он изучает.
- А что он изучает?
- Ты правильно делаешь, что задаешь вопросы, - улыбается холодно вампир напротив, - он собирал информацию о полукровках и их заболеваниях. Очень обстоятельно. Он сильно мешает Инквизиции, постоянно вмешиваясь в дела Ургенсонов… слишком много копает.
- Выкопал могилку, - коротко хохотнул второй вампир, курящий в окно, - твоя задача - раздобыть архивы, уничтожить оригиналы и передать Его Могуществу.
- Года хватит? - переспросила девушка.
- Должно хватить. Создай себе легенду. Покупать личность бессмысленно. Тебя не будут контролировать. Мы поняли, что это необязательно. Пакет документов - максимум, который мы можем тебе предложить. Устроим на работу. Дальше сама.
- Хорошо.

…Трамвайная остановка.
Говорю почти без акцента. Не допускаю грамматических ошибок. Быстро печатаю, сохраняю лицо, работаю секретарем-референтом, и хорошо работаю, надо признать. Я сидела долго по ночам, долго-долго, создавая себе новую личность. Когда-то придется отказаться и от нее, но в этом мире ничто не вечно. Меня ничто не расстраивает.
Маршрут: квартира - работа - кофейня - магазин - квартира. Иногда разнообразие. Москва - удивительный город, и надо пользоваться благами его, пока не поздно. Особенно, если есть девяносто девять из ста вероятность уничтожения после подобного задания. Не оставлять следов. Я уйду - и тени не мелькнет на стене.
Но я не жалею ни о чем. Нас учили переносить любую боль. Знаете, что это? Падать на колени, если придется, кричать, но никогда не сдаваться. Я не знаю, чем отличается тот Бог, которого я зову, от всех других Богов.
В сумочке - четки, ежедневник, телефон, кошелек, духи и зеркало, в которое я полюбила смотреться. Меня сделали заново - собрали по кусочкам мою новую личность, и она мне нравится. Эту женщину зовут, почти как меня. Она говорит моим голосом и снимает напрокат мое тело.
Остановка. Билетик достать. Закурить тонкую сигарету, вдохнуть воздух этого прекрасного города. Зайти в супермаркет, в который я захожу каждые два дня, потому что он в пятнадцати метрах от входа в мой дом. Меня тут знает кассирша, ее зовут Люба, она мне часто улыбается. Я старательно растягиваю улыбку в ответ.
У полукровок есть преимущества перед вампирами. За год свободы я поняла это.
Мы похожи на людей, и нас нельзя иной раз отличить от них, не зная, кто мы на самом деле.
Мы можем ходить днем без риска свалиться с солнечным ударом - надо только выбрать правильные очки и солнцезащитный крем.
Но если надо, мы обойдемся без пищи и без крови месяца три. И можем есть пищу людей, и кровью одной тоже питаться можем.
Нас принимают за своих особо продвинутые вампиры, и жалеют люди. Если надо, мы всегда становимся беспомощными и слабыми, потому что мы несчастны и угнетены. В это все верят.
Мы отражаемся в зеркалах не только из серебра, но когда надо, мы сливаемся с тенями городских улиц, и исчезаем, незамеченные. Серебро и чеснок не отравляют нас так же сильно, как вампиров, но и мышьяка с ножом в сердце мы можем не слишком опасаться.
Видите, как много силы в моей слабости?

- Здравствуйте! - кричат девушке от порога в кофейне «Мармелад», и она тихо улыбается в ответ, отчего на ее бледноватых щеках появляются обворожительные ямочки. Официанты любят эту тихую девушку, она всегда очень мила и доброжелательна с персоналом. Она никогда не заказывает больше одного блюда.
Они знают наизусть, что она любит. Лимонное мороженое; латте в высокой кружке; каппучино; десерт «Секрет Амазонки» или яблочный штрудель по рецепту Папы Римского. Почему-то официанты запомнили, что выбор блюда зависит от ее пальто: длинное подразумевает лимонное мороженное и кофе с капелькой ликера, а короткое - все остальное.
Она смотрит на сумерки города, задумчиво опираясь подбородком о руку, закинув ногу на ногу. Обычно она одевается в брючные костюмы или строгие юбки ниже колена. К такой девушке не подойдешь познакомиться под предлогом «чашечки чего-нибудь» или «которого часа». Она выглядит настолько самостоятельной и спокойной, что рядом с ней сложно представить подружку или приятеля. Она всегда приходит одна.
Так было с самого начала. Она ходит по городу с широко распахнутыми глазами, словно видит его впервые, смотрит на высокие серые дома, восторженно выдыхает, улыбается, глядя на вереницы ярких фар перед светофорами, заходит в дорогие магазины и ходит вдоль вороха ярких платьев, касаясь их кончиками пальцев.
Откуда она пришла, эта странная девушка? Почему она так много молчит? Отчего не смеется, как другие отдыхающие молодые девушки в этом городе?

Мне пятьдесят два года. Я помню каждый день своей жизни, как отдельный маленький космос. Иногда так хочется забыться - и вот теперь целый год, я живу новой жизнью. Это так привлекательно! Вдруг оказалось - надо было всего лишь освободиться - что мир огромен и удивителен.
…Спотыкаясь о порог, я покинула приемный зал сестры Милицы, вышла на улицу, подставила лицо ночному ветру, вдохнула, выдохнула.
Представьте себе, что пятьдесят лет вы были заточены в темницу, и вдруг - когда надежда умерла давным-давно - вам объявляют амнистию. Представьте себе, что вы были прикованы полвека к постели, и однажды - когда даже монахини из общества Сестер Милосердия перестали подходить к вашей койке - однажды утром Бог вернул вам жизнь. Что паралич сковал ваши мышцы все до единой, и вдруг чудо свершилось - и вы просыпаетесь, полный сил и здоровья.
Я стояла посреди Софии, любуясь на подсветку Собора, ветер бил меня в лицо, по лицу моему текли розовые слезы, но я не плакала - это всего лишь ветер. Все. Свободна. Какое это красивое слово! Здравствуй, Ангелина!
Кто-то, выйдя из тюрьмы, бросается в казино, кто-то идет и напивается, кто-то снимает самую дорогую куртизанку и веселится ночи напролет, радостно прожигая жизнь. Я ничего этого не умела. Я не знала вкуса свободы никогда - и восторг от захлестнувшего меня счастья был тем выше, что он был нов для меня. Я не узнавала его вкуса, не пробовала никогда его на зуб, не умела распознать его аромат.
Я постояла немного, зашла в кафе, купила себе пачку тонких легких сигарет, наугад ткнув пальцем в меню, чашку горячего цейлонского чая, и какое-то очень сладкое и вкусное пирожное.
Чья-то свобода пахнет горячим женским потом, бензином дорогой спортивной машины, ароматом дорогого коньяка и свежими обоями роскошного особняка. Кому-то она - хруст пачки купюр, новеньких и гладеньких. Кому-то - сверкающее золото, бриллиантовый блеск, литры духов, сияние торговых залов и чувство собственной красоты. Моя свобода пахнет иначе: легким вишневым вкусом тонких сигарет, медовой сладостью, тающей на моих губах, запахом жареных кофейных зерен, теплом.
Здравствуй.

Я не умею говорить с восклицательными интонациями. Не умею правильно выбирать музыку, и никогда не слушала ее. Не умею смотреть кино и смеяться над шутками. Не умею одеваться ярко и находить в этом удовольствие.
Его Могущество дал мне три месяца, чтобы научиться этому. Вокруг меня скакали парикмахеры, визажисты, какие-то странные люди приносили мне одежду, телефоны, объясняя разницу между тем, что можно, что нельзя.
Пятьдесят один год своей жизни я была функциональным предметом обстановки. Я умею водить машину, умею стрелять на поражение, правда, меткость у меня средняя, могу наизусть перечислить изложения канонов Церкви за последние тысячу триста лет. Я одеваюсь за сорок секунд. Неплохо разбираюсь в компьютерах - благо, помню, как их изобрели. Знаю тонкости дипломатических отношений между разными государствами и умею писать письма в сотни различных инстанций. Вот, пожалуй, и вся цена моей долгой-долгой жизни.
Я не умею готовить. Не умею красить губы без зеркала. Не научилась выбирать обувь и мне страшно взять в руки нижнее белье - красивое, с кружевами, без встроенных передатчиков, камер слежения… я понятия не имела, как правильно расплачиваться по счетам, что такое такси, как избежать штрафов за неправильную стоянку.
Именно поэтому машины у меня нет, хотя есть права. Подозрительно: секретарша с машиной? Нет у меня ничего, кроме чемоданчика с косметикой и немногими украшениями. Снимите бархатную коробочку - и пистолет, холодной тяжелой ношей ляжет в вашу руку.
Но мне легко. Всего-то - найти и пристрелить, предварительно выпытав…

- Ангелина, ты понимаешь, что является твоей основной задачей? - внимательный психолог - человек - сидит напротив, сложив руки в замок. Девушка кивает.
- Понимаю. Найти, добиться сведений, и…
- Ангелина, твоя цель не так прямолинейна и не настолько проста. Пойми ты, сейчас очень важно, чтобы ты поняла. Ты должна не просто получить доступ в архивы, но и втереться в доверие. Мы не обращаемся к людям не потому, что они не смогут этого сделать. Этот человек должен проникнуться к тебе…ммм…
- Чувствами, - доброжелательно подсказывает девушка. Психолог кивает.
- Да, именно чувствами. Здесь игра непростая. Используй свои способности на полную. Соблазни его.
- Но вам придется меня этому научить, - улыбается девушка, - я девственница, и всю жизнь провела в монастыре среди монахинь.
Психолог нехорошо давится. Ангелина следит за ним ровным взглядом. Она и не понимает своей баснословной власти над происходящим. Психолог - человек, и он мужчина. А у Ангелины пола еще нет, да и не человек она. Чего она хочет? Ничего. Она еще не научилась ничего хотеть.
Психолог понимает это. Методы, которыми он пользуется, чтобы держать нежить под контролем, просты, как и любое зомбирование, как любой гипноз. Он и сам когда-то учился преодолевать человеческие эмоции: брезгливость, отвращение, ужас перед тем хладнокровием, которым полны эти… эти создания.
Она так похожа на человека, что хочется ей верить. Простые джинсы, простая футболка, руки сложены на коленях, свежее личико, волосы до плеч. Она так мила, что хочется верить ей; она так юна, что странным кажется - ей же пятьдесят два, и психолог знает, что из тысячи претендентов выбрали ее именно за эту непередаваемую юность, свежесть. За эту ее невинность. За то, что она никакой не воин. За ее девчачью доверчивость, помноженную на пятьдесят два года монастырской муштры.
Психолог знает и то, что камеры под потолком въедливо фиксируют каждое его слово, чтобы аналитики разбирались: не поддался ли он на бессознательный гипноз дампира? Не соблазнился ли ее невольно источаемым обаянием? Впрочем, какое обаяние. Психолог, хоть и мужчина, но не педофил. А перед ним ребенок. Смертельно опасный, жестокий по своей природе, но все-таки ребенок. Которому уже пятьдесят два года.
Психолог уверенно садится за стол.
- Ангелина, тебе достаточно будет прочитать несколько рекомендаций в любой художественной литературе, - говорит человек, - ты умная, ты все поймешь. Возьми несколько консультаций у агентов, уже работавших без прикрытия. Следуй их указаниям.
- Я постараюсь, - кивает девушка, - я очень постараюсь.

Странно, но на практике все выглядит совсем не так, как в теории. Это - как разница между глянцевой картинкой и реальной жизнью; между поцелуем в кино и поцелуем под живую музыку. Интересно, каким он будет, мой первый поцелуй? Есть прелесть в долгой-долгой моей жизни: я могу успеть научиться на чужих ошибках. Люди учатся на своих. Вампиры все знают - но сознательно повторяют все снова и снова. А у меня есть возможность выбрать.
Каким ты будешь, мой первый самостоятельный день? Каким будешь ты, первый мой мужчина? Как будет выглядеть твой последний вздох, когда я прицельным выстрелом уничтожу тебя?
Или нет. Или ты будешь моим вторым мужчиной. Как знать, что прикажут мне? В качестве тренировки?
Странно… но на практике нет ни сопливой жалости к себе, ни трепетного ожидания. Есть только холодное осознание слова «долг», святой крест на груди, и безграничная преданность чему-то, о чем даже не думаешь. Выполняешь приказ - потому что всю жизнь выполняла. Не боишься боли - а когда я боялась ее? Вот только беда: мое тело не боится боли. А душа?
Если она есть у меня, конечно.

Этот город - Москва. Пахнет свежестью, распродажами, кофейней - зайти, что ли, перекусить.
Да, пожалуй, надо. Вот и свободный столик. Посмотрим, что в меню… ах, ничего особенного. Чизкейк. Каппучино.
- Все? - спросит с обвиняющим взглядом официант. Обворожительная улыбка - и официант расплывается в ответной.
О, как скучно! Но вот - за окном что-то красивое. Как распахиваются ее огромные зеленые глаза, как приоткрывается ее ротик, как на ее щеках играет румянец! Помешивает пенку ложечкой, щедро добавляет корицу.
Невинность, не знающая силы своего соблазна. Невинность, не знающая границ своей мощи. Улыбка, легкой грустью подернутые глаза, в которых, помимо неземной мудрости, неземная свежесть. Спящая красавица.
Седовласый мужчина за столиком напротив заметил ее, еще когда она переходила улицу. Когда она улыбалась невидимому врагу за рулем дорогого автомобиля. Когда она открывала, делая первый вдох, дверь в кофейню. Седовласый мужчина удивляется, как такой экзотический мотылек уцелел в душном городе.
Ловит ее взгляд, замечает разгорающийся на щеках румянец. Разомлевшая от кофе и сладости пирога, она улыбается всем и никому. Мужчина выдыхает. Таких он еще не встречал никогда.

Ловлю себя на мысли, что меня в той картинке, которую я показываю своей жертве, нет. Моя первая жертва… нет, я убивала. За свою жизнь я убила троих человек. Все они были мной убиты, когда я защищала Милицу. Это будет моя первая самостоятельная жертва. Мне немного не по себе.
Как поступить дальше? Вот он встает… серый пиджак распахивается…
Ему пятьдесят пять - мы почти ровесники.
Но он неплохо сохранился. Добрые морщинки у губ и глаз - наверное, он много улыбается. Волосы оттенка серебристого - когда-то они были черные, а теперь черного и белого поровну: волос через волос. Мне нравится такая расцветка. Он похож на старого вожака волчьей стаи. Такой же солидный, степенный и уверенный в себе. У него красивые глаза.
Вот странно, я жила на свете пятьдесят два года, а на цвет глаз обращаю внимание впервые. У него они черные, блестящие, живые. Очень красивые глаза. Мудрые. Интересно, если он и правда так долго изучал полукровок - разглядит ли он полукровку во мне?
Не разглядел. Подсел за мой столик. Я отодвинулась от стола вместе со стулом, не прекращая улыбаться. Что дальше? Как учили: меньше говори. Он человек немолодой, со своими привычками и странностями, но одно известно: у него было много, очень много женщин, и обычное кокетство его давным-давно не устраивает. А какая кокетка из меня - девственницы, всю свою жизнь просидевшей взаперти?
По-видимому, все-таки я чего-то стою. Он улыбается мне, я - ему.

- Вам не кажется, что это так странно - подсесть за столик к незнакомой девушке?
- Нет, - улыбка.
- Если вы хотите, чтобы я ушел, скажите - не хочу вам мешать.
- Не надо. Вы мне не мешаете.
- Здесь очень приличное вино, рекомендую…
- Я не люблю вино.
- А что любите?
Запнулась. Губы неуверенно шевелятся. В глазах растерянность.
- Люблю… ликер со вкусом шоколада.
Темные брови взметнулись вверх, черные глаза блестят, а улыбка выдает искреннее удивление. Стереотипическая беседа сломала привычный ход.
- Ликер? С шоколадом? Вы не из Швейцарии?
- Нет, - в зеленых глазах растерянность сменяется облегчением, - раньше я жила в Чехии.
- Ах, вот оно что! А я родился в Москве и только лет пятнадцать назад начал ездить за границу. И как вам в Москве?
Голос у него мягкий, обволакивающий, но не нарочито тягучий. Это не какой-нибудь там банальный соблазнитель. Классом выше. Это не Казанова. Да и она не банальная охотница за деньгами и престижной квартиркой полуофициальной любовницы.
Когда речь о взаимности - все становится проще и сложнее одновременно.
- А вы живете недалеко?
- Да как сказать… пара кварталов.
- Что вы говорите! Я тоже. А вам в какую сторону?
Выясняется, что между ними - четыре квартала. Понятие квартал - не московское, но седовласый мужчина охотно пользуется эти немосковским понятием.
- Скажите, а вы любите цветы? - спрашивает он зеленоглазую незнакомку.
Здравствуй…

 Отправлено: 04.09.08 07:42. Заголовок: Я не знаю, что я люб..

Я не знаю, что я люблю. Я вдруг понимаю - неотвратимо надвигается осознание - что самого главного не спросила я у своих наставников и наставниц: что же я люблю? Кроме кофе и яблочного штруделя по рецепту Папы Римского?
Люблю ли я цветы или духи? Вино? Люблю ли свою работу? Нравится ли мне Москва? Нравятся ли мне пробки на дорогах, московское метро, запах бензина в ночном сумраке? Елочные игрушки и старые фильмы?
Нравятся ли мне седовласые мужчины, легко и непринужденно знакомящиеся со мной в кофейнях?

Мой несчастный герой…
Я в недоумении прищурюсь, когда он спросит меня по цветы. Цветок? Роза. Цвет? Красный. Вкус? Шоколад… ах, как это банально и пошло… а ведь правда интереснее. Мой мир расцвечен миллионами ярчайших красок, полутонов и теней, запахов… и вроде бы и не вампир. Но уже и не человек. И этот прекрасный, радужный мир не обезображен нестерпимой звериной жаждой и голодом.
Машина? Вольво почему? Ну, я вообще в них не разбираюсь, но мне говорили… духи? Французские. Форма? Круг. Ощущение? Тепло и мягкость.
А на самом деле все не так. Я - это такой зеленый треугольник, люблю белые ромашки, запах люблю - меда, корицы, кофе, сигарет и сосновой хвои. А из ощущений - холодные льняные простыни, как в поездах дальнего следования времен моего детства. Очень люблю Рождество. Я всегда отмечала его в детском приюте с сиротами, и, надо сказать, это было весело. Я чувствовала себя очень…
Счастливой?
Счастлива ли я, что сижу с тобой, мой несчастный герой, в кофейне? Счастлива ли, что пью ликер с шоколадом, и тепло и медовая сладость карамельной радости вокруг обволакивают меня, облипают со всех сторон? Что твой голос вдруг становится на редкость знакомым, словно я давным-давно знала тебя?
Представь себе - о да, теперь я могу дать волю воображению - мы познакомились бы с тобой в скором поезде Москва-София лет десять назад. Посмотри, взгляни на меня! Ты чуть моложе, в глазах твоих черных светится огонек, и у нас есть время… у нас так много времени! Это все ликер сотворил.
Язык мой - враг мой; но я буду говорить. Петь, как птичка певчая, щебетать легко, ненавязчиво, вставлять остроумные шутки, на которые способны не все. И ты будешь узнавать знакомые словечки и выражения, и удивляться тому, как хорошо я знаю историю… верь мне, верь мне, верь…
И вампир во мне медленно поднимает голову.

- Мы встретимся еще?
Смеется. Легко и непринужденно. Она не умеет грустить, не умеет печалиться.
- Не знаю.
- Вы позволите? - подает он ей пальто.
- Спасибо, - кивок, немного напоминающий поклон.
- Вас стоит проводить?
- Нет, пожалуй, не стоит.
Ни капли сомнения или желания унизить, оскорбить. Просто - не стоит. Он легко качает головой, отчего густые, посеребренные временем волосы падают красивой волной на его лицо.
- Благодарю вас за прекрасный вечер. Мне кажется, он действительно был дивным.
- мы хорошо провели время, - улыбается она еще сильнее.
И все в ней хорошо и прекрасно, кроме этой улыбки. Она не натянутая - нет, она очень открытая. Приподнимается красивая, полная верхняя губа, на которой темноватый ободок от кофе. Обнажаются красивые ровные зубы.
Но уж слишком открытая это улыбка. Так скалятся друг другу тигры в клетке. Так скалятся самки, признавая первенство самца. Симметричная, правильная, журнальная улыбка, которая совершенно не нравится седовласому незнакомцу.
А девушка прекрасна.

Смотреть в окно. За окном сумерки, накрывшие в октябре этот город и не выпускающие его из плена. Запах свежести огни фар, вереницей тянущиеся до горизонта, где тает холодный зимний закат. Как же прекрасно…
И каждый миг моей жизни, моей свободы ценен и неповторим. Я спала пятьдесят два года - и тут, как мотылек, выпорхнула из своего кокона, и поняла, что вокруг - поле цветов, облететь которые нет возможности, но выбор - огромен. Выбирай любой!
Выбирай!
Лети за мной, мотылек.
Борис. Борис… красивое имя. Красивое имя для хорошего человека. Он хороший. Его досье я выучила наизусть и сожгла в пепельнице. Огонек был почему-то синий. Я боюсь огня, и поэтому дождалась, пока последняя крошка пепла не остыла в хрустальной вазочке.
Восемь встреч в кофейне. Шесть недель.
- Вы не находите, что вечер прекрасен?
- Пожалуй.
- Скажите, а вы часто сюда приходите?
- Нет, - улыбка.
- А вам здесь нравится?
- Да, - улыбка становится ярче, ползет вверх верхняя губа, и на лице - мечтательное выражение.
- А вы не могли бы… приходить почаще? Если вам неприятно мое общество…
- Могла бы.
…Мне очень сложно подстраиваться под ритм его сердца и дышать точь-в-точь, как он. От такого частого дыхания у меня начинает кружиться голова. Сильнее, чем от ликера. Подстроиться.
- Семь вечера. Мне пора.
- Вы куда-то спешите?
- Мне пора.
Наклонить голову, упрямо сжать губы, с сожалением улыбнуться.
- …Вы стали сюда приходить чаще.
- Здесь хорошо, - улыбка.
- Мне тоже. Скажите, а вы….
- Не надо.
Это звучит так неожиданно, что незнакомец отодвигается от стола вместе со стулом. Неприятный скрежещущий звук. Она морщится.
- Вам тоже не нравится?
- Не нравится.
- Меня зовут Борис.
- А меня - Ангелина.
Здравствуй…
- И вы снова здесь… это становится доброй традицией, вам так не кажется?

Где заканчиваюсь я, и начинается - она? Где заканчивается Ангелина - та, которая я, и начинается она - Ангелина-другая?
Не верь мне, беги от меня, беги, седовласый волк, беги как можно дальше и не приходи в кафе больше. Не задавай вопросов, и не дай Бог привязаться ко мне и к нашим мимолетным встречам. Да, я неопытна, да, я не оставила за плечами груза прожитых лет и пережитых мужчин; но я опасна этой иллюзией невинности. Всю свою жизнь исполняю приказы - такова моя работа, знаешь ли, прекрасный незнакомец.
Я поймала на себе тяжелый взгляд в трамвае. И увидела полукровку лет сорока. С тяжелой сумкой, полной каких-то продуктов, он ехал стоя, смотрел на меня без улыбки. Вышел за одну остановку до меня. Кивнул, как старой доброй знакомой. А мне это показалось так ужасно, что, приехав в свою квартирку, я села на подоконник - и курила, глядя в окно, долго-долго, пока не стали гасить рекламы на кофейне «Мармелад» внизу, напротив моего подъезда.

- Здравствуй, Ангелина.
- Здравствуйте, Ваш…Богуслав.
Маскарад, я помню. Телефоны прослушиваются так легко. Никаких упоминаний званий. Так непривычно.
- Как твои дела? Как двигается оно все?
- Ничего. Думаю, за три месяца справлюсь.
- Тебе придется поторопиться. Сроки поджимают.
- Но..
- Я скоро прилетаю в Москву. Встретимся?
Как непривычно… и как волнительно - мне, мне, простой полукровке - такая честь!
- Конечно.

- Добрый вечер. Скажите, я вот подумал: а кто вы?
Она наклоняет голову, как будто старается разглядеть его добрые глаза под другим углом.
- Я? Ангелина.
Здравствуй…
- Я помню ваше имя. Оно вам очень подходит.
- Правда? - улыбка.
Не верь мне, волк, беги от меня, беги, я отравленный капкан, я - твоя смерть…
- Но все-таки вы - одна сплошная загадка. Где вы работаете, где вы живете, что вы любите… чем занимаетесь в свободное время… - он сам морщится от банальности последней фразы, - вы ведь понимаете меня?
- Да.
Впервые их молчание приобретает окраску неловкости. Первый показатель возникшего чувства.
- Вам нравится приходить сюда. Здесь мы встречаемся с вами. Скажите, а если…
- Борис, - она улыбается опять, улыбается немного грустно, - а если без «если»?
И вот игра уже идет по другим правилам.

Идем по улице, она - и я. И ничего, что она временно занимает мое тело и всю мою память. Знаете, это - все равно, что сдать свой любимый дом в аренду. Люди - другие, не обязательно плохие, живут в вашем доме, спят на вашей кровати, ходят по вашим комнатам, и говорят про все это «мое». Они говорят «я еду домой», но ведь едут они домой - к вам, а не к себе.
Вот и она тоже. Это она, а не я, говорит с Борисом моим голосом, улыбается моими клыками, моими глазами пытается соблазнить его, и, что самое ужасное - у нее это отлично получается.
А ведь я бы сделала по-другому. Я бы расспросила его о том, что он любил в детстве, любил ли он, как я - ложиться под елку и смотреть сквозь ее зеленые ветки на сверкающие стеклянные шары. Спросила бы, любил ли он историю социализма, которую все мы учили. Нравился ли ему чешский сервиз «Мадонна». Помнит ли он колбасу за рубль пятьдесят. Помнит ли ужасающие сиротские хлопчатобумажные ночные рубашки из Будапешта. Помнит ли тушь «камень», от которой болели глаза. Помнит ли ту карту Европы, которую сейчас можно найти только в учебниках нового времени.
Но - это ее работа, а не моя.

И, как назло, она уходит, когда я предстаю перед Его Могуществом.
Так непривычно… знаете, обычно иерарх выглядит несколько… иначе. На нем обычно длинный красный плащ-мантия, стелющийся по полу, роскошный костюм, и обычно его длинные косы - да-да, настоящие две длинные косы оттенка орехового мороженного - украшенные серебряными колокольчиками спускаются почти до пояса.
Никто не видел его после спячки. Жутковатое и некрасивое зрелище. Изможденное тело, иссохшие руки, похожие на узловатые ветви дерева, обтянутый тонкой потемневшей кожей череп и белоснежная грива спутанной шерсти… ничего общего с тем владыкой, которого я знаю, и которому теперь служу.
И тем удивительнее обнаруживать в его лице, наполненном тысячелетней гордыней и тщеславием остатки человечности. Как сейчас. Волосы острижены, короткие ногти блестят от стараний опытной маникюрши, в желтых глазах - искорки удовольствия. Говорят, нет для старого вампира лучше удовольствия, чем прикинуться человеком и обмануть других людей.
- Здравствуй, Ангелина, - произносит иерарх, и кивает мне в сторону шумного зала ожидания, - посидим в кафе, выпьешь что-нибудь?
А еще говорят, старым вампирам, пусть они и могут при желании питаться, как люди - хотя бы для маскарада - доставляет удовольствие угощать других.
- Дама будет делать заказ?
- Пожалуйста, двойной эспрессо.
Не знаю, почему не могу заказать ничего поесть. Его Могущество читает мои мысли, и улыбается.
- А мне… у вас есть вино?
Глядит на мое вытягивающееся лицо.
- Барон де Ориньяк… и, пожалуйста, сигару…если имеются.
Подобострастно кланяется официант. Я знаю, что такое кровавое обаяние. И почему только я чувствую себя человеком рядом с вампирами, и вампиром - рядом с людьми?
- Ангелина, я хочу, чтобы ты закончила свою работу в течение двух месяцев. Не больше.
- Да, Ва…
Скалится.
- Да, Богуслав.
- Я понимаю, может быть проблема… чисто физиологическая, - задумчиво тянет иерарх, глядя на взлетное поле, - но…
- Я справлюсь.
Щурится, глядя на взлетающий самолет. Желтые глаза на мгновение алеют.
- Ангелина…
Он скажет это вслух. Да, я знаю. Говорят, старым вампирам нравятся девственницы. Но гораздо больше - на самом деле - им нравится преодолевать человеческие черты в себе - если остались они хотя бы осколками, засевшими глубоко в сердце. А может, просто секс со мной не кажется таким отвратительным - все-таки я не человек, хоть при этом и похожа, очень похожа на человека.
…удовольствие…
- Поехали, - встает Его Могущество из-за столика, - покажешь мне, как сильно изменился этот город за последние годы.

Здравствуй.
Тебя зовут, как меня, ты даже дышишь со мной в такт, но где ты, где ты, Другая, когда нужна мне? Ты легко приходишь и уходишь, ты однажды покинешь меня - уж не навсегда ли, не знаю. А ты очень нужна мне. Нужна, чтобы вместе со мной пережить этот день, эту ночь. Последующие дни и ночи.
Открой глаза, Ангелина!
- Садись, Ангелина.
Ты ушла, и теперь тебя нет. Мир сжимается. Тепло и уют предательски обнимают меня, заставляя довериться этому желтоглазому мужчине. Я не умею сопротивляться теплу. Я боюсь его. На холоде думается легче, четче. В тепле размякаешь и становишься слабой.
- Слушай, принеси мне телефон. Там, на столике…
Фамильярность стирает границы. За тысячу лет можно научиться всему. Обманывать, убеждать, уговаривать. Я просто подчиняюсь приказам. А Его Могуществу хочется, чтобы я сама захотела. Мне тоже хочется. О, как же мне этого хочется! Хочется хотеть; хочется стать живой, сделать первый шаг, выбрать самой…
Цепенея от одного его взгляда, смотрю я на ночной город с высоты двадцать пятого этажа. И когда руки его мягко поднимаются - сначала касаясь моих запястий, потом по локтям, потом по плечам, и хватка все крепче, - бокал падает у меня из рук. Как, должно быть, забавляет его эта ситуация!
- Я буду нежен, - шепчет он мне на ухо.
Проснись и открой глаза, дыши, живи; ах, пожалуйста, дыши со мной, будь со мной, чтобы только не было мне так мучительно, так горько одиноко.

Он не был нежен.
Да и разве может чудовище быть нежным? Тысяча лет жизни, триста лет спячки, из которой он вышел три года назад. Конечно, он еще не наигрался. Да и полукровок, возможно, у него даже не числилось в бесчисленных любовницах.
Медленно прикоснуться губами и клыками к ее шее. Завораживающими поцелуями покрыть ее плечи, стягивая строгий пиджак. Коснуться тонкими пальцами ее выпирающей ключицы, пробежаться сухой и прохладной ладонью от лопатки до бедра. Он не спешит. У него есть вечность.
А у нее нет. Она только хочет, чтобы все это скорее кончилось. И когда он легко расстегивает молнию на ее юбке - она даже не двигается с места. А потом - как будто бы желая скорее разделаться с нудной работой - резко поворачивается, и неловко переступив через лежащую на полу юбку, она прижимается к его губам своими. Она прекрасно знает, что такое поцелуй - пусть даже только с чужих слов. И получается неплохо. Даже приятно. Даже очень. Вампир ведь знает толк в наслаждениях. Чем еще украсить вечную жизнь?
И тут-то и просыпается Другая.
- Как это расстегивается? - рычит иерарх вампиров, и щелчком пальцев отправляет кружевной бюстгальтер куда-то в угол комнаты.
Другая Ангелина ничего не боится. Зашвыривает куда подальше очки, телефон, колготки, оставаясь лишь в простеньких трусиках, которые в полумраке кажутся белыми. И вдруг - тысячелетняя сила Богуслава будит в ней того самого вампира, от которого она пытается убежать как можно дальше. Зубами он вынимает заколку из ее волос.
Привставая над ним, она смотрит в его нечеловеческое лицо, в его желтые глаза, которые видели такое, что не приснится даже в самом жутком кошмаре. Он протягивает руку, касается ее груди - чуть вздрагивает она от этого прикосновения.
- Ну? - скалится он, больно сжимая ее запястье левой рукой; правая неспешно обводит сосок грубоватой лаской, - и чего ты ждешь? Разрешения? Приказа?
Она и осознать не успевает, как оказывается придавлена его телом к кровати.

Раскинуть руки, меланхолично курить в сторону, пока один из древних вампиров насилует меня, смотреть в окно, иногда ежась от сквозняка. Равнодушными глазами созерцать, как кривится его лицо, как растут клыки, как его руки… как его руки - холодные руки покрываются горячим потом, как ногти впиваются в мое тело, оставляя кровоточащие полосы. Боль? Смешно. Какая боль… очень хочется курить, и очень…
Но нет. Обнимать его плечи, почему-то кусать его губы - а поцелуй вампира - это поцелуй, касающийся самого сердца, от него и страшно, и сладко, и больно… наверное, так надо. Это был приказ.
Другая во мне извивается под ним, шепчет, говорит, кричит какие-то слова, которых я не знаю, ругается, как пьяный сапожник, выгибается дугой, содрогается в экстазе, колотится в судорожном оргазме, но разве можно так просто удовлетворить иерарха?
И в этот миг мы с ней едины. Так сладко, что кружится голова и нечем дышать, а сердце бьется - боже мой, как бьется сердце! Его руки на моем теле - везде. Я не успеваю заметить, как оказываюсь сверху, а потом сбоку, а потом еще - как-то странно, откуда во мне это знание, во мне, воспитанной в монастыре…
…вампира нельзя остановить. Ни в жизни (в его не-жизни, в его посмертии), ни в сексе, ни в утолении жажды. Он, как зверь - ай, опять укус, - он, чудовище из чудовищ, хищник из хищников, неотвратим. Он берет все, чего захочет. Ах, опять! Боже мой… теряю разум, но надо держаться. Я же сильная, меня не привяжешь ни лаской, ни болью.
Но у моего тела тоже есть предел. А где предел у тысячелетнего вампира, Его Могущества иерарха Богуслава, который - ах, ну вот, вот… - который может… может сутки напролет… - ну же, ну я не могу больше, не могу…
...и обе они - и Другая, и Ангелина - теряют сознание, одновременно с тем, как напрягшееся тело вампира вдавливает их - обеих - в матрас.

…морозно.
- В вас что-то изменилось, Ангелина
- Да? - улыбка.
- Да. Вы такая… такая улыбчивая сегодня.
- Вам нравится?
- Да. Вы улыбаетесь как-то по-другому. Скажите, Ангелина…
- Почему бы и нет?
Ошеломлен.
- Вы что, телепат?
- Нет. Просто умею угадывать. Это несложно.
- Это дар, между прочим.
- Когда как, - улыбка.
Рассказывает он ей обо всем. И она едва сдерживается, чтобы не вставить свое слово, но есть долг. Долг по имени Инквизиция. Поэтому она строго придерживается легенды и границ своей легенды. Маскарад надо соблюдать. Он рассказывает ей о своей бывшей жене, о своем сыне, о своей дочери, о поездке в Лондон. Она иной раз отвечает на его вопросы. Была замужем? Ну, почти. Работала на государственные структуры? Нет, никогда. Была в Нью-Йорке? Нет, но зато была в Торонто. Да, авиалинии отвратительны. Любит погоду за окном в первый день зимы, как сейчас?
- Очень - затягивается она сигаретой и улыбается.
Не всегда же врать.

Борис.
…то, что она делает с тобой, мне противно. Комната, потерянная во времени, ты и она, и вы вместе смотрите фотографии. Она тянется, перекидывает ногу на ногу.
Знаешь, если есть голос, чтобы сказать о чувствах, то я расскажу тебе. Знаешь, я не всегда была такой. Я помню другие времена, верь мне, верь. Я помню женщин в нарядах пятидесятых годов, и помню, как прекрасно было носить платья - еще, знаешь, такие изящные, до середины икры. Знаешь, а тогда у меня были кудри. Ну, не кудри, не настоящие, конечно. Чтобы были локоны, я накручивала волосы на бигуди, и спала на них всю ночь. Это было диво как неудобно, бигуди были самодельные, знаешь, такие из резинового жгута и сверху - шпилька.
А шпильки привозили из Польши, и еще были такие невидимки - черные такие штучки, я видела на фотографиях у твоей жены. Слушай, Борис, по-моему, ты зря женился на этой злой женщине. Может, она и была хороша, но все-таки. Я знаю, почему ты выбрал именно ее: она очень напоминала тебе одну даму с плакатов времен Муссолини, а я знаю, как тебя радует такая ненавязчивая красота. Еще помнишь, мы все собирали открытки в жестяную коробочку, и сходили с ума от фотографий Ленинграда. То есть, тогда это был Ленинград.
А еще у меня была маленькая такая пластиковая шкатулка, и я туда складывала бусы, нанизанные на суровую нитку, но Господь мой милостивый, где теперь эта шкатулка? Борис, взгляни на меня, посмотри на меня, пожалуйста, не смотри на эту злую женщину, которая пришла убить тебя. Это она улыбается и соблазняет тебя такими отработанными приемами и развратно-хладнокровными жестами.
А я утешала бы тебя, мой седовласый волк, мой усталый незнакомец. Подошла бы к тебе, положила голову тебе на плечо, обняла бы крепко, прижалась к тебе и не отпускала бы. И мы сидели бы перед огнем камина, и сладкое тепло лилось бы по моим венам, а не холодная кровь убийцы. Нежной, но все-таки убийцы. Я шла бы по улице, держа тебя под руку, и завидовала бы сама себе. Я приносила бы тебе кофе в постель с утра. Мы смотрели бы вместе Кустурицу, Феллини и сладко ностальгировали бы - вдвоем, ты и я, и осень нашей жизни окрасилась бы в пряные оттенки нежного соседства, крепкой дружбы и возможно - не отважусь произнести это слово - поздней любви.
Я бы сделала что-нибудь, чтоб тебе стало легче. И не надо искать никаких полукровок. Не надо. Ты уже нашел меня, посмотри, скажи, я ведь почти человек. Ну пожалуйста, черт тебя побери, скажи мне, кто я!
Беги от меня, беги, пока не поздно.

…Иерарх ушел до рассвета. Очнувшись с утра, я обнаружила на столе записку: «Жду отчета до Нового Года». И цветы. Ромашки в вазе. Немного странно: ваза хрустальная, а ромашки… ромашки - разве они могут соседствовать с хрусталем? Какая злая насмешка. Какой жестокий поворот событий. Я оставлю цветы здесь. Я не понесу их домой.
Мне было больно. Очень. Тело все - в синяках, в порезах, царапинах. Больно сидеть, стоять, лежать, дышать… вся кровать - в крови. На мне не останется шрамов, ссадины заживут, синяки сойдут за день. Кто и когда сказал, что раны бывают только видимые?
Да, Ваше Могущество. Спасибо. Теперь я знаю, что это такое. Теперь я знаю, что действительно называется «сексом». Я никогда не буду зависеть от него.
Приехала домой. Села на подоконник, закурила. Выпила немного кофе. Есть не хотелось. Включила грустную музыку. Смотрела на снег. На фонари. На рекламу. На перепалку из-за такси. Господь мой милосердный, как же мне хочется любви! Немножко. Посидеть в моей любимой кофейне, погулять по улицам, неспешно разговаривая о жизни, полистать альбом с фотографиями, послушать чей-то голос, и чтобы нежность - которой я не узнала - чтобы нежность…

- Вам грустно?
- Нет, - улыбка.
- Я же вижу, что вам грустно.
- Ну, если совсем немного.
- Отчего же?
- Знаете, скоро Новый Год, а мне его не с кем встречать, да и все эти праздники…
- Ну, за полтора месяца можно найти, с кем встречать Новый Год!
Он улыбается. Он не скажет ей, что ему тоже не с кем встречать Новый Год - это же так банально. Она тоже не скажет ему, что знает, насколько мир банален по своей природе…
- Ангелина.
- Да?
- Ангелина, я никогда не встречал таких женщин, как вы.
- Польщена, - улыбка немного злая.
- Ангелина… я понимаю, возможно, я кажусь вам всего лишь навязчивым бездельником, но поверьте, у меня есть причины…
Улыбка становится ярче.
- Я не могу посвятить вас в подробности своей работы, она довольно неприятна. Да и не особо интересна большинству людей.
Вот оно!
- Мне интересно. Такой человек, как вы, не может заниматься чем-то скучным или обыденным. Возможно, вас просто обязали хранить тайну, или вы сами считаете, что не стоит подвергать других опасности знать вашу тайну…
Подкрепив эти слова улыбкой, она делает неопределенный жест рукой. Задевает высокий стакан с виски, стоящий перед ним. Борис смотрит ей в глаза, не отрываясь. Ей становится не по себе. Даже Другая чувствует, как внимательно он изучает ее, как тщательно просчитывает все возможности развития событий…
- Я вам доверяю, - вздохнул после минуты молчания Борис, - пожалуй, вам я могу рассказать. Хотя вы вправе мне не поверить…
- Говорите же.
- Представьте на мгновение, что часть людей из тех, что окружают нас, не совсем люди…

Я верю тебе, мой незнакомец. Конечно, я тебе верю. А ты мне не верь.
Представь себе на минуту, что перед тобой, с сосредоточенным видом хмуря брови, сидит одна из тех, о которых ты рассказываешь мне, немного краснея. Я понимаю, сколько раз ты уже говорил эти слова. Как в первый раз тебя не поняли, как не поняли во второй, в десятый. Как твоя жена, покрутив пальцем у виска, собрала свои вещи и ушла от тебя к какому-то приземленному земному мужчине. И я верю тебе - потому что правда твоих слов мне известна уже пятьдесят два года моей жизни.
Черные глаза твои блестят. Ты очень хорош, когда говоришь о любимом деле. Вот интересно, а если я поднимусь и скажу тебе: седовласый волк, я - одна из тех, о ком ты пытаешься мне рассказать? Но нет, я же не поднимусь, не скажу.
Незнакомец мой… моя цель и моя жертва. Мне так жалко тебя - так жалко. Мне всех жалко. Конечно, я выполню приказ, убью тебя, принесу в клювике Его Могуществу все, что нужно.
Да, Борис, полукровки существуют, как и вампиры. Ты не сумасшедший, ты просто был слишком сильно увлечен. Слишком сильно увлечен своей работой и мной, чтобы заметить, что я не человек. Мне очень, очень интересно, насколько далеко ты продвинулся в своих изысканиях.
Обычный человек - чем же он помешал иерархам?
- Видите ли… не все мы люди в том смысле, в котором обычно воспринимаем это слово. Но разве это важно? Все мы способны на любовь, на ненависть, на зависть. Мы все родня друг другу. Даже если сразу не понять.

От него пахло сеном и деревней. В машине тоже пахло сеном и деревней. И еще почему-то молоком. Я зачем-то сказала, что мне надо позвонить.
- Богуслав? - а на другом конце провода - чужой голос, и я киваю и соглашаюсь со всем, что он мне говорит, но смысла не понимаю. И даже когда я села в машину снова, в ушах звучали короткие гудки.
Он поцеловал меня впервые на повороте, у светофора. Перед тем, как мы приехали к роскошному дому середины двадцатого века.
Мы поднимались по лестнице долго. Невообразимо долго. Не было времени, не было темноты и мороза за окном, не было снега, машин, пробок, очередей в метро, не было никого кроме нас. Третий этаж - девять пролетов лестницы, по пятнадцать ступенек каждый. На одну ступеньку - три вдоха, три выдоха. Один поцелуй.

Не помнить, где синие сумерки сомкнулись в дверь, где - в окна, затянутые до середины инеем. Не знать и не чувствовать ничего, кроме его ладоней - каждый рисунок, каждый отпечаток пальца.
Нет ничего страшнее, чем знать, что второго раза не будет. Что вот этот поцелуй - последний, и не повторить никогда. Не испытать боли от разлуки на неделю, не узнать, что такое ревность. Все это отходит на задний план рядом со страшным словом «никогда». Никогда не любить друг друга. Не быть вместе. Никогда не целовать друг друга поутру. Не говорить по телефону, обмениваясь шутками. Никогда не.
Подарить ледяной поцелуй смерти - не отдать сопернице. Против этой соперницы не помогут слезы и просьбы. Проси, не проси - она заберет навсегда. И все, что оставляет она мне сейчас - час счастья. Им надо воспользоваться.
Как счастливы те, что не считают времени. Что не наблюдают часов и минут. Что не вынуждены напоминать себе каждое мгновение о ценности секунд.
Сколько бы людей рыдали, зная, что завтра эта любовь закончится? Что муж, брат, любовник уйдут - кто куда, кто к кому, но уйдут навсегда?
И поэтому - даже когда Борис закрыл глаза и прижался щекой к моей руке - я не заснула. Если мне все равно придется расстаться с тем единственным ценным, что у меня было - я впитаю его в себя целиком, заберу с собой, спрячу так глубоко, чтобы никто-никто в целом мире никогда и ни за что не смог это у меня отобрать.
У меня достаточно силы, чтобы слово «навсегда» не звучало дешево.

Поднимаюсь с постели. Не надо ждать.
Встаю, подхожу к своей сумке - вот и он, мой пистолет, который сейчас будет пущен в дело. Беру пистолет. Лунный свет… ах, нет, это фонари на доме напротив. Красиво. Как же красиво сейчас я прицелюсь тебе в голову, мой спящий седовласый волк-одиночка…
Или нет. Вот мой выбор. Обниму тебя, укачаю на своих руках, расскажу тебе - расскажу тебе, что мы убежим далеко-далеко отсюда, туда, где нас не найдут. Твой ум и мои знания помогут нам скрыться где-нибудь на Аляске, в Перу, где угодно, только подальше от желтоглазого монстра, который так жаждет твоей смерти. Туда, где слуги чудовища нас не найдут никогда. Мы с тобой - родня по духу, Одиночка; мы из того последнего поколения, для которого слово «любовь» что-то да значит, а слово «верность»…
Да, пожалуй, мы могли бы успеть до рассвета. Ты сейчас сядешь в постели, посмотришь взволнованно на пистолет в моей руке, на мою обнаженную фигуру в светлом пятне окна. Я покажу тебе пистолет, сяду возле тебя, обниму за плечи, и расскажу тебе все. Признаюсь, что не смогла убить тебя. Объясню, что не знала любви никогда, не знала нежности и ласки. Покажу татуировку, спрятанную под волосами, и ампулу с концентрированной кровью в футлярчике из-под помады.
И ты можешь оттолкнуть меня, но я верю, ты не сделаешь этого, ты не бросишь меня. Мы уйдем вдвоем, пока смертоносный дневной свет не ослабит моих сил. Я найду способ спасти тебя и скрыться вдвоем. И мы вместе… мы - вместе…
Есть слово - любовь, да, я знаю, на что люди, вампиры и все-все в мире идут ради любви. Я знаю, есть привязанность, и как люди, вампиры и все-все не любят расставаться с тем, к чему привязались. Повзрослей, наконец, Ангелина.
Здравствуй… прощай.

Он все-таки сел на постели. Люди без одежды кажутся такими беспомощными. Но он выглядел сильным. Очень сильным. И спокойным.
- Ангелина, - голос хриплый, и мое имя звучит так, как никогда прежде не звучало, - Ангелина…
Не зови меня по имени, незнакомец.

Сложно не разглядеть пистолет в моей руке. Сложно не увидеть блеск в моих глазах. Как нелепо - я голая, и вся от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос цепенею под его тяжелым и внимательным взглядом, ласкающим мое тело. Против воли меня заливает румянец стыда.
- Так ты… ты одна из нас - немного озадаченно произносит он, и тишина расколота, и комната вдруг становится удивительно тесной для нас двоих. Мне дорогого стоило устоять на ногах.
- Где архив?
- Во втором ящике стола, - доброжелательно произносит он, и кивает в сторону окна, - в том столе.
Мне нет надобности напоминать ему, чтобы он не вздумал дергаться - он и без меня знает о нашей скорости реакции и способности убивать моментально. Держу в руках обыкновенную флэшку, из тех, которые подростки таскают на шее. Цена куска пластика и металла - человеческая жизнь. Господи, прости меня. Я знаю, как трудно будет мне искупить свой грех.
- Копии есть?
- Нет.
Он не врет. Ему нет необходимости лгать. Он никогда не врал мне.
- Ангелина…
- Не надо.
- Ангелина, спасибо тебе.
Надо плакать, упав на колени, сотрясаться в рыданиях, беспомощной и некрасивой женщиной показать себя, и в слезах горя родится любовь, которой я не узнала, и нежность, которой мне досталось так мало. Надо признаться ему - сказать слова, которых я не слышала никогда в жизни, и которых никогда не произнесу.
Но вместо этого - навести пистолет - прицелиться, вздохнуть, набравшись сил, и заставить себя…
- Прощай.

…открыть окно. И мое обнаженное тело будет медленно остывать. Горящие щеки. Волосы рассыпались по плечам, спутанные. Пистолет лежит перед кроватью.
Мне пятьдесят два года, меня зовут Ангелина Римкович. Я полукровка. Я убила. Я выполняла приказы всю свою жизнь, и буду выполнять их еще не раз и не два, потому что таков был мой выбор и такова моя судьба. Не оставь меня, Господь мой, когда я убью во второй, в третий и в сотый раз. Не дай мне оступиться на моем пути. Живи, Ангелина. Другая, вздохнув с облегчением, уходит. И я понимаю, отражаясь неясной тенью в зеркале, что никакой Другой не было. Все это сделала я - вот этими самыми руками, глядя своими зелеными глазами в душу волку-одиночке по имени Борис.
Погиб, погиб седовласый волк, едва не научивший меня любить. Прости меня, незнакомец, прости и прощай.

- Да? Ангелина, здравствуй. Ну?
- Я выполнила работу.
- ЧТО?! Всю? Все закончено? Документы у тебя?
- Да.
- Но ведь… ладно. Вези их сюда…
- А.. за мной никто не приедет?
- Нет. Бери билет и срочно ко мне. Ангелина, ты молодец! Копий точно не осталось?
- Нет.
- Все, дорогая моя, я жду.
…кладу трубку. Значит, я ошиблась. Не придут и не постучатся Чистильщики в мою дверь. Не убьют меня, как лишнюю свидетельницу. Я теперь буду карабкаться по служебной лестнице. А может, желтоглазый монстр решил, что я стану лучшим украшением его спальни и сделает меня своей фавориткой? Нет, вряд ли. Какая из меня куртизанка?
Ангелина… здравствуй?

Мы умеем лгать, но не умеем любить.
И никогда не научимся; мы сами себе не верим, но другие верят нам - иллюзорному призраку, рожденному ниоткуда, идущему в никуда.
Мы всегда чего-то ищем. Этой жаждой кормится наша душа. Мы идем по жизни, не оглядываясь, потому что за нами пустота и пепелище. Вампиры умеют создавать. Люди умеют использовать.
А мы всего лишь пытаемся построить мосты между двумя мирами. И всегда терпим поражение.
И вся наша долгая-долгая жизнь - вечность, подаренная нам насмешливым Богом - вся она рухнет в одночасье, придавленная словом «свобода». Свобода… От кого?
Видите, как много слабости в моей силе?

- Ангелина, я не могу выразить… давай мне эту информацию… я сам хочу увидеть…погоди, что это такое?
И почему так забавно наблюдать, как иерарх пытается разобраться с флэшкой?
- Одну минутку, вот провод.
- На бумаге надо распечатать, - бурчит Богуслав, и впервые я могу разглядеть в грозном вампире человека, - ну-ка, ну-ка… иди, разбирайся с этой дьявольской машиной.
Он облизывается, когда я начинаю «разбираться». Может быть, мне надеть снова монашескую рясу? «Не стоит, ты слишком хороша, чтобы прятать свою красоту» - говорит голос Его Могущества в моих мыслях, я все же не краснею. Сделаем же вид, что я не слышала этого.
- Здесь досье на некоторых полукровок и какие-то статьи… читать?
Моего досье там нет.
- Ты хорошо поработала. Я очень доволен.
- Я могу быть свободна?
Желтые глаза смотрят мне в душу. Прожигают насквозь. Кривая усмешка вдруг превращается в серьезное выражение лица.
- Ты свободна давно, Ангелина. Поняла? И никогда, никогда не спрашивай меня об этом. Запомнила?
- Да, Ваше Могущество. Я могу идти?
- Подожди. У меня будет для тебя еще несколько заданий. Ты согласна работать с нами? - иерарх вампиров щурится, - со мной?
Ты согласна, Ангелина? Взгляни в эти желтые глаза, в глаза чудовища, насиловавшего тебя семь часов без перерыва, взгляни правде в глаза: ты не человек, и человеком тебе не быть. Так что ж, Ангелина, вдохни, выдохни, скажи вслух.
- А если нет?
- Если нет, поедешь домой сейчас же.
- И меня не…
- Нет. Ты, кажется, еще не поняла, Ангелина.
- Что не поняла, Ваше Могущество?
- Ну так ты остаешься или уходишь? - иерарх поднялся из-за стола, нетерпеливо повел плечами, и отвернулся, - решай скорее.

Прощай. Господь наш, умирая на кресте, заповедовал нам жалость, а зубоскалить нам не заповедовал. Так и я прощаю тебе, сестра Милица, все, что прожила с тобой; и тебе, Богуслав, прощаю.
- Я останусь.
- Я буду ждать тебя в этом кабинете через неделю, - не оборачиваясь, через плечо кивает мне Его Могущество, - отдыхай пока. Иди.
Здравствуй, свобода. Прощай.

 Отправлено: 05.09.08 12:18. Заголовок: Мне, как всегда, пон..

Мне, как всегда, понравилось))) Такими темпами я окончательно стану Вашей фанаткой)))

 Отправлено: 05.09.08 19:17. Заголовок: Спасибо, и можно на ..

Спасибо, и можно на ты