Зеленое сукно, легкий шелест карт, выверенные движения дилера.
Стук льда о стенки бокалов, негромкий смех, чей-то разочарованный вздох.
Скрип пододвигаемых стульев, скрежет — отодвигаемых, шаги приближающиеся, шаги удаляющиеся.
И над всем этим — негромкий стук фишек: их отсчитывают, сгребают, крутят в пальцах, небрежно швыряют или осторожно пододвигают к себе.
Шелест настоящих денег для Тубалкаина не звучит так… так заманчиво.
Даже краем глаза не наблюдая за движениями перемешивающего колоду дилера, он оглядывает своих партнеров по игре. Ничего примечательного.
Уже отточенным за сотни игр движением он, не поднимая карт с поля, отгибает их края, с кривой усмешкой бросая короткий взгляд на…
Валет пик. Зорин. Как ни странно, знакомство с сослуживцами началось с неё.
Нет, она не была для него «дамой». Конечно, и при свете дня можно спутать фигуру старлея с мужской, но для него Зорин «валет» в первую очередь из-за своих никчемных способностей. Она не сильнее рядового фрика, у нее нет скорости, слабые способности к регенерации, ее оружие вызывает у него тонкую ухмылку. И он сумел победить ее, даже когда толком не умел пользоваться своими силами.
Однако, назвать её мелочью у него язык не повернется.
— Готовься, щеголь. — Зорин сплевывает сигарету и уверенно тушит ее носком ботинка.
Он хмыкает в ответ, настороженно наблюдая за не спешащей приближаться вампиршей. Коса выглядит несуразно, но явно носится не для красоты. Растерянная ухмылка скользит по его губам, когда противница неожиданно садится на корточки и впечатывает ладонь в землю.
Буквы, лиловые буквы, бегущие к нему, превращаются в клубы дыма, застилающие всё вокруг.
Где-то совсем близко трещит огонь, кричат люди и раздается вой сирен. Вокруг столько звуков, что едва слышный короткий вскрик и звук падения никто не замечает и потому не заходит в проулок, откуда сейчас доносится только негромкая ругань и шебуршание. Подросток с отвращением осматривается вокруг, будто удивляясь, зачем прыгнул в мусорный бак, стоящий под окнами кухни, но оклик сверху отвлекает его.
— Прыгай сюда! — зовёт он, запрокинув голову. — Тут мягко.
Скользя на порвавшихся пакетах, вокруг которых вьются мухи, мальчик отползает в сторону и только сейчас видит торчащую из мусора, прямо напротив окна, металлическую ножку табурета. Пару мгновений он непонимающе смотрит на поблескивающий, озаряемый красноватыми вспышками штырь, а потом переводит взгляд наверх. Он открывает рот, наблюдая за выглядывающим из окна ровесником. И молчит.
Жестяной подоконник поскрипывает под весом неловкого Стива, босые ноги царапаются о кирпичную кладку.
— Я сейчас…
В полумраке не разглядеть, но подросток почти уверен, что, если бы мог, увидел расширенные глаза с капельками слёз и закушенную губу. Увидел бы надежду и безграничное доверие в серых глазах приятеля, всегда искавшего у него защиты от старших ребят
«Вы же подружитесь, мальчики? Не будете друг друга обижать?»
«Они у нас не разлей вода, пусть сядут вместе…»
«У меня никогда не было брата… Теперь есть...»
Пронзительному отчаянному крику вторит его собственный.
Не глядя на скорчившегося Стива, мальчишка выпрыгивает из контейнера и, даже не вытряхивая набившийся в карманы и ботинки мусор, бежит в темноту, размазывая слезы и стараясь ни о чем не думать. Не думать, что мог предупредить. И не думать о том, что хотел — сам хотел! — чтобы Стив прыгнул прямо на эту злосчастную ножку. Стоны и жалобный скулящий плач за спиной заставляют его зажмуриться и зажать ладонями уши. Он не хочет слышать, не хочет думать, не хочет помнить. Только сейчас он понимает, что произошло, и бежит изо всех сил, так быстро, как не бегал никогда в жизни.
И неожиданно впечатывается лицом в чью-то грудь.
— Ах ты, негодник!
Незнакомый мужчина ещё что-то кричит вслед, но кошелек, секунду назад лежащий в кармане чужого пальто, в его руках. Он не знает, зачем это сделал, он не понимает, почему и, главное, как сумел украсть будто сам прыгнувший в руки бумажник. Он пытается запихнуть его в карман, но прерывается на середине движения, чтобы озадаченно хлопнуть свободной ладонью по другому. Колода на месте. Удар, нанесенный под дых, заставляет его согнуться. Ночь оборачивается днем, кошелек в его руках рассыпается вязью лиловых знаков, а темнота вокруг становится черной водолазкой, в которую он, хрипя от боли в груди, почти упирается носом.
Он чувствует, как его хватают за волосы, но от удара коленом не успевает увернуться, лишь неловко вскидывает руку, надеясь успеть прикрыться. И оторопело замирает, когда гул крови в ушах превращается в шелест полосы выскользнувших из рукава карт. Самостоятельно выскользнувших.
Зорин рычит, тщетно отбиваясь от полосующих ее бело-черно-красных лезвий.
Герр Доктор что-то кричит издалека, и этот почти истеричный вопль заставляет Альхамбру вспомнить, что это всего лишь тренировка. Вихрь, еще мгновенье назад вившийся вокруг вампирши, осыпается к ее ногам мертвой бумагой.
С трудом сделав вдох, Каин выпрямляется и морщится, недовольно глядя на капли крови, алой россыпью разлетевшиеся по светлому сукну пиджака. Кровь не его, но безнадёжно испорченный новенький костюм от этого жаль ничуть не меньше.
Зорин сощуривает разноцветные глаза, но не произносит ни слова и, игнорируя протянутую руку, поднимается. Подхватив отброшенную косу, она кивает Доку, поводит плечами, будто проверяя, целы ли кости, стряхивает с древка прилипшие песчинки и уходит.
— Тоже мне, денди выискался, — цедит она напоследок, через плечо обжигая его презрительным взглядом.
Кто же мог знать, что это прозвище так и прицепится к нему? И кто мог подумать, что старлей невзлюбит его вовсе не за то, что он победил ее, что, даже не справившись с иллюзией, едва не перерезал ей глотку. Нет, она будет припоминать ему тот светлый костюм, о котором он думал больше, чем о поверженном, но еще не добитом противнике. Хотя было бы наивно ожидать понимания важности стиля от особы, предпочитающей одеваться как можно проще и удобнее. А он наивным не был никогда.
Но тогда он об этом не думал. В тот момент он пытался понять восклицание Доктора, тревожный взгляд которого вслед уходившей вампирше вдруг сменился широкой улыбкой. Радость на лице ученого, громко заявившего, что он придумал своему подопечному новое имя, была непонятной и оттого еще более жуткой.
Король пик. Почему он считает учёного «королём», Тубалкаин и сам не знает. Возможно, потому, что не представляет существование организации без этого будто явившегося из дешевых ужастиков безумного гения. А может, потому, что в Докторе есть что-то, некая уникальная способность, позволяющая тому читать души людей как открытую книгу: и прошлое, и настоящее, и будущее. Видеть расклад наперед и знать карты оппонентов — большего ни один игрок не пожелал бы. Но Док даже не задумывается, что из этой способности можно извлечь немало выгоды, он думает лишь о науке и интересуется только объектами для новых экспериментов.
Порой Альхамбре даже кажется, что это именно Док был создателем «Миллениума», именно он — тот, кто первым решился сыграть против высших сил, создав что-то своё, не принадлежащее ни Богу, ни Дьяволу. А ведь сыграл и выиграл. И уже как Творец отошел в сторону, отступил в тень, отдал почетное место лидера тому, кто хотел и жаждал его занять.
— Тубалкаин Альхамбра? — переспрашивает он, недоумевая, зачем ему настолько пафосное имя.
В голове всё еще гудит, и реальность кажется очередной иллюзией, но он заставляет себя прислушиваться к увлечённо говорящему Доку. Что-то о связи имени со способностями и о каком-то ментальном резонансе. В какой-то момент он почти прекращает понимать учёного, для которого почему-то очень важно, чтобы он взял это имя. Нет, конечно, он признаёт, что по-своему оно красиво — а он ценит красоту даже в таких незначительных проявлениях, — однако его нынешнее имя слишком известно в «рабочей» среде и было бы крайне нежелательно…
— Южная Америка? Бразилия?
Сам того не зная, он только что прошел финальную стадию проверки и уже не может отказаться от расстилающейся перед ним картины будущего: влажного, душного, бразильского будущего. Но, вернувшись в отведенную ему комнату, он первым делом достает документы — свои настоящие документы — и сжигает их.
Спросил бы кто — Каин не ответил бы, зачем это делает. Но это кажется нужным. Он не берет из прошлой жизни ничего, кроме костюма, что на нём, и карт, которые — он это чувствует — будто окружают его, готовые взметнуться россыпью шелестящих клинков по первому его приказу.
Волокнистая бумага горит плохо, чадит и заполняет комнату нестерпимой вонью. Но сине-зеленые огни, пляшущие на фотографии, заставляют его почти с суеверным восторгом смотреть, как сгорает его прошлая жизнь. Всё, нет больше мальчика, подростка, главаря районной шайки, сейчас есть только Тубалкаин Альхамбра.
Он пробует имя на вкус, но вдруг хмурится. Тубалкаин. Каин.
Нет, наверное, это все-таки совпадение. Доктор не мог знать.
«А может, и знал», — думает он, машинально поднимая ставку. Что-то говорит ему, что расклад будет удачным. Ах да, он же чувствует карты и, если прислушается, сможет узнать, что же лежит на столе. Но так играть совершенно неинтересно.
И потому он лишь обводит небрежным взглядом соперников и оценивает открытый…
Дама пик. О, дама пик — это дама. Своенравная, неунывающая и мстительная, как истинная женщина. Рип ван Винкль.
Альхамбра улыбается с оттенком самодовольства и прикрывает глаза, вспоминая то, что вряд ли кто-то знает, кроме него. А только он знает, что Стрелок, чьи пули разят без промаха, очень мило краснеет.
Старинный мушкет небрежно брошен на траву, пуля тяжелым шариком лежит рядом, такая мирная, такая безопасная. Каин подходит ближе, стараясь не морщиться от боли в ноге, пропоротой чиркнувшей по бедру пулей. Штанина пропитывается кровью, но он не тревожится. Брюки и так испорчены, а рана скоро должна зажить. Конечно, не мгновенно, но получаса наверняка хватит.
— Продолжаем или достаточно? — с ленцой интересуется Альхамбра, хотя, по идее, это она должна предложить перерыв. Он-то хорошо следит за траекторией карт, которые готовы танцевать в воздухе, если ему захочется. Стрелок же слишком поздно порою вспоминает, что хотя бы на тренировках нужно щадить противника.
— Тебе не кажется, что ты мог бы быть поосторожнее? — не отвечая на его вопрос, хмурится ван Винкль, глядя себе под ноги, где безжизненно лежит черный локон. А ровно, будто ножницами обрезанная, короткая прядка падает на лоб, закручиваясь завитком. Рип приглаживает его ладонью, но тот упрямо вьется, будто не желает быть зачесанным назад.
— Мы же тренируемся, я тебя даже не оцарапал, — ухмыляется он и подходит ближе. Стрелок же будто не замечает его, досадливо смотря вверх и вбок, словно всё еще надеется, что короткая прядка всё-таки послушается и послушно ляжет к другим волосам.
— Очки поцарапал… — уже с откровенным недовольством добавляет она, всё еще пытаясь заправить локон за ухо.
— Не надо… — Каин перехватывает тонкую ладонь. — Вам очень идёт, фройляйн ван Винкль, — церемонно произносит он и подносит её запястье к губам. Чем еще заниматься в течение вечности, кроме как игрой в отношения, он еще не придумал. Карты? Карты были и будут с ним всегда, но даже с ними можно заскучать.
Он лукаво улыбается, гадая, будет ли она так же мило краснеть от гнева, когда он скажет, что в ближайший год эта прядь у нее не вырастет ни на сантиметр. Всё-таки его карты временно лишают возможности восстанавливаться не только настоящих вампиров, но и тех, в ком есть хоть малая доля немертвой крови.
Туз червей. Ганс Гюнше. Оборотень Ганс Гюнше. Совершенный, не зависящий от фаз луны оборотень.
Будь тот вампиром, Альхамбра, возможно рано или поздно решил бы проверить, кто же из них сильнее. Однако с капитаном он связываться не хочет, к тому же хладнокровное спокойствие немца как-то сразу успокаивает. Тот всегда безмятежен, всегда и везде.
Хотя нет, не всегда.
В южном полушарии совсем другие ночи, хотя, может, всё дело в том, что ему, выходцу из городских трущоб, непривычны вовсе не южные созвездия и бесконечное небо, а отсутствие домов, балконов и проводов с сушащимся на них бельем. И тишина здесь самая обычная — это просто ему не хватает пьяных криков, звуков далеких выстрелов, визга шин, звона бутылок и прочих вплетающихся в симфонию ночной жизни «инструментов».
Он любит ночь. Возможно, потому, что слишком яркий свет всё еще ассоциируется с лабораторией. Или просто потому, что он уже не человек.
Тубалкаин с улыбкой достает колоду из кармана и небрежно подкидывает. Щелчок пальцами — и медленно движущаяся лента Мебиуса зависает в воздухе. Застывшая бесконечность, тускло светящаяся в темноте, кажется единым целым, но уже мгновенье спустя она сдавливается, перекручивается и рассыпается брызгами. С тихим шелестом вихрь карт, о которые не боится порезаться только он, снова собирается в колоду.
В паре метров за его спиной кто-то утробно рычит, и Альхамбра уже отточенным жестом вскидывает колоду, отскакивает в сторону и рывком разворачивается в сторону пожелавшего напасть зверя.
Ничего удивительного — их база стоит в самом центре джунглей. Однако раньше никто…
Он не успевает додумать мысль, потому что предполагаемый любитель свежего мяса оказывается Гансом. Очень странным Гансом — такого взгляда Альхамбра у него еще не видел. И не видел такого голода в светящихся алым цветом глазах.
Карты, замершие в воздухе, не собираются в колоду — Каин не знает, чего ждать от сослуживца, с которым ни разу не сталкивался при полной луне. Но тот, видимо, отлично понимает причину напряженной позы и, лающе рассмеявшись, обходит его стороной, чтобы в последний раз бросить на него взгляд светящихся глаз и перепрыгнуть через ограду. Звук приземления, удаляющиеся шаги… А вот шуршание расстегиваемой шинели среди шелеста листьев мог услышать лишь вампир. Каин убирает «успокоившуюся» колоду и усмехается. Что ж, у каждого свои увольнительные. Кто-то ходит в казино, кто-то всю ночь напролет балагурит с рядовым составом, а кто-то — он двумя пальцами шутливо отдаёт честь в темноту — подвывая, гонится за добычей.
А вообще Альхамбра не любит животных, возможно, потому и сторонится и капитана, и мелкого вертлявого оборотня.
Шредингер.
Мелочь.
Бубновая семерка. Ничего особенного, кроме какой-то болезненной привязанности к герру Майору, он за этим ушастым не замечал. Разве что немного завидовал способности возникать где угодно, наблюдать за всеми и не быть связанным абсолютно ничем.
Завидовал и ненавидел.
Он отлично помнит, как сквозь пелену боли, когда он выл, ругался и пытался ухватить хоть глоток воздуха сведенными в спазме легкими, перед ним появилось лицо мальчишки. Он не успевает подумать, не галлюцинация ли это уставшего от страданий разума, да и нет сил на мысли. Всё, за что он цепляется сейчас — за остатки гордости, которые пока еще сдерживают рвущиеся с губ мольбы о пощаде. Тело режет новая боль, и он уже не кричит, а хрипит, мешая ругань с карточными терминами.
Так больно ему не было никогда в жизни.
Даже когда он бродил по подворотням, пытаясь найти хоть какую-то еду, когда впервые получил удар ножом в темном переулке, когда его избили до полусмерти за то, что он перешел дорогу кому-то из местных воротил. Но тогда ему не хотелось подохнуть, чтобы хотя бы на том свете отдохнуть.
Что-то раздражающе размеренно гудит, отстукивая удары его сердца. Или это у него самого кровь бьет в виски? Вопрос теряется среди прочих, не получив ответа. Альхамбра не хочет думать, он желает лишь одного: чтобы это прекратилось, чтобы все, кто заставил его лежать здесь и корчиться от боли, подохли. И чем мучительнее, тем лучше.
Потом уже, когда веер рассекающих всё вокруг карт уносит с собой жизни двух помощников Доктора, Тубалкаин измождённо обмякает на столе, пьяно улыбаясь куда-то вверх и слыша уже не крики и топот, а лишь шелест. Тихий шелест карт, которому вторит размеренная капель, которая — он знает — алее самого яркого заката.
Он начинает гадать, был ли здесь Шрёдингер. Что скрывать, он недолюбливает подростка, потому что каждый раз, когда они сталкиваются в столовой или в коридоре, ему кажется, что тот или чурается его, или брезгует. А может быть, видит что-то такое своим кошачьим взором, чего не знает и не видит никто. Видит и улыбается, прикидываясь мурлычащим котенком у ног герра Майора.
Но что вызывает у Альхамбры еще большую досаду, так это то, что убить оборотня невозможно.
Флоп удачный, но Каин искоса смотрит на игрока справа, который почти ничем не выдает своей явной радости. Но радость есть — это Денди чувствует и на миг задумывается, что повышение не было блефом. Но сейчас почему-то совсем не страшно проиграть, поэтому он поддерживает ставку, решив привычно довериться картам. В конце концов, пока только…
Он не прислушивается к слишком громко шелестящим картам, поэтому появившаяся
десятка пик вызывает у него некоторое замешательство. На мгновенье появляется чувство, что это не он сегодня управляет картами, а они им, ведя к какому-то финалу, который он пока не может угадать, да и не хочет этого делать.
Десятка пик.
Герр Майор.
Не самая сильная, но нужная карта. Причем в некоторых играх она с легкостью бьет и короля, а в некоторых — отбрасывается в сторону, как ничтожная мелочь. Странная карта, необычная карта.
И очень нужная, если он правильно разгадывает сегодняшнюю игру.
— Почему же карты, Док? Это так необычно, воевать бумагой.
Майор добродушно улыбается, переводя взгляд с замершего за левым плечом ученого на усталого, истощенного мужчину перед ним.
Герр Доктор что-то быстро вполголоса отвечает, но стоящему посреди кабинета посетителю не хочется вслушиваться. Он смотрит на невысокого толстяка в большом и удобном на вид кресле и с ноткой разочарования думает, что ожидал увидеть кого-то посолиднее. Но жизнь в очередной раз усмехнулась и выдала ему какого-то бюргера вместо волевого статного командира.
А ведь действительно, почему карты?
Это — подарок, вот всё, что Каин может вспомнить. Подарок друг другу, один на двоих. Купленный в складчину, на те жалкие центы, что воспитанники приюта не гнушались подбирать на улицах. И купленный именно потому, что это та самая игра, в которую можно и нужно играть вдвоём.
Стив так и не заинтересовался картами, а вот он как-то сразу влюбился. Влюбился во всё сразу: и в разноцветных джокеров, таких непохожих, но все-таки «братьев», и в ярких дам, валетов, королей, в спокойное достоинство тузов, в непокорные завитки карт младших карт, в шелест, в запах, в то волшебство, какое могли дать полсотни картонных прямоугольников.
Он полуодетым сбегал из охваченного огнем здания, но зато схватил их со стола. А потом… Они помогли ему выжить, они привлекли внимание местных воротил к невзрачному подростку с ловкими руками. Именно тогда у него появилась работа, настоящая работа, ежедневная, изнурительная, но приносящая деньги. Изнурительной она была потому, что приходилось почти всё время проводить в людской толчее.
Однако, если бы не карты…
— Что же вы так со старшим лейтенантом? — шутливо журит Майор за случай с Зорин, и только сейчас Альхамбра замечает, насколько неживые у того глаза, будто нарисованные.
Он встряхивает головой, но не успевает посмотреть еще раз, потому что яркий луч падает на стёкла Майоровых очков, не давая ничего разглядеть. О причудах освещения на базе он успел узнать еще в лаборатории, когда в совершенно светлом помещении не мог рассмотреть лиц персонала. А может, это всё потому, что не до того было.
Только сейчас он думает, что ответить на вопрос Майора, но тот, видимо, и не ждет пояснений, а продолжает:
— …Поздравляю со вступлением в «Последний Батальон», мистер Альхамбра, — и доброжелательно заканчивает: — Инструкции вы получите позже. Можете быть свободны.
Тогда его не спросили, хотел ли он ехать в Бразилию, а сам он не задумывался, что его там ждало, да и зачем вообще он понадобился. Он всего лишь слепо доверился тем, кто дал ему абсолютную власть над картами. Слепо.
Кстати, о слепоте.
Он хмыкает своим мыслям, думая, идти ли ва-банк вслепую, не дожидаясь, когда дилер откроет…
Он почти… Нет, он абсолютно уверен, что там
туз пик. Без способностей. Он просто знает. В конце концов, это же его карта. Это он — туз пик, уступающий только другому тузу — Гюнше. Они равны, но никогда не «побьют» друг друга — слишком разные способности и слишком разные цели. По крайней мере, он уверен, что у высокого молчаливого арийца, как и у него, есть какая-то своя цель и собственное задание, которое может выполнить лишь он.
Перед самим Альхамброй, как он уже понял, стоит задача убить Алукарда. Сила, способная остановить регенерацию такого Чудовища, — невероятная сила. И она в его руках, в руках туза, жизненно необходимого для составления роял флеша, комбинации настолько редкой, что ее, как правило, даже не учитывают при подсчете вероятностей. Он не может и припомнить, выпадало ли ему хоть раз такое везение. Может, раз или два — он плохо помнит, что было до «Миллениума».
Мысленно пожав плечами, Каин идёт ва-банк — всё равно скоро будет не до накопления капиталов. Опыт с Валентайнами ясно показал, что под властью Хеллсингов находится тот самый монстр, ради которого, во имя которого и с именем которого на устах и будет разворачиваться война. Война уже не людей, не идеологий и не империй, а война Чудовищ.
Игрок слева сбрасывает карты, за ним еще один, но всё-таки находится тот, кто поддерживает его ставку. Альхамбра улыбается, салютуя бокалом небогато выглядящему смельчаку, который сейчас проиграется в пух и прах.
Но когда крупье переворачивает ривер рубашкой вниз, Каин вздрагивает и непонимающе моргает. На миг ему кажется, что черное сердце в центре прожжено насквозь и сквозь него просвечивает зеленое сукно. А тлеющие неровные края алеют, похожие на…
Тряхнув головой, он прогоняет будто навеянное Зорин наваждение и иронично смотрит на другого игрока. Так горевать из-за денег, которые сам Альхамбра может сжечь в ближайшей урне? А может, действительно сжечь?
Всё, что ему нужно, — это Алукард. Скоро, совсем скоро он сможет узнать, достоин ли носферату, силе которого почти поклонялся старший Валентайн, звания туза. Скоро он узнает, на что сгодится не желающий подыхать пес Хеллсингов, если лишить его того козыря, что подарили ему люди. И скоро он узнает, означал ли сегодняшний расклад, редкий, как жемчужная сережка в мусорной куче, завершение очередного этапа его жизни. Точнее, уже не-жизни.
Первая жизнь закончилась пожаром в приюте, вторая оставила после себе удушливую вонь и черную гарь от сгоревшего паспорта. Теперь же…
Снова всё превратится в пепел?
Отмахнувшись от давящих мыслей, он небрежно прикасается к полям шляпы, кивком прощаясь с партнерами. Чип, вживленный в его тело, позволяет его начальникам не просто смотреть его глазами, поэтому сейчас он знает, что нужно возвращаться. Возможно, «Хеллсинг» сделал свой ход раньше, чем ожидал герр Майор.
Вполне ожидаемо сделал, надо сказать. Пара «восьмерок»-Валентайнов была всё-таки парой, а не чистым блефом. Увы, «Хеллсингу» с рукой повезло больше. В той партии повезло, в той. Игра же лишь началась.
Однако с каким бы нетерпением он ни ждал появления самого Алукарда, Альхамбра даже спустя полчаса, добравшись до точки связи, всё вспоминает обугленные края и криво ухмыляется от словно кем-то подсказанной мысли.
Карты — не более чем кусочки картона.
И пусть они вели его по жизни, пусть он доверяет им много больше, чем любому из своих союзников, он невольно припоминает слова Майора, пошутившего как-то, что «мистер Альхамбра наполовину состоит из карт, а на другую половину — как думаете, Док? — из денег?»
Карты или деньги — они горят одинаково легко. А огонь уже близко, и то, что это долгожданный огонь, огонь развязанной ими войны, не делает его менее опасным.
. 
) 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума