HELLSING FANFICTION

Название: Сид и Нэнси.
Автор: Sir~Lady
E-mail: ksu-bobrova@yandex.ru
Бета: Снег
Рейтинг: NC-17
Жанр: Darkfic, Deathfic, Angst, Non-kon, Squick, AU
Персонажи: Максвелл|Интегра
Содержание: Рассматривается ситуация после битвы за Лондон. Как вариант. Глобальные события, в мире в целом, не упоминаются и не берутся в расчет.
Предупреждения: Неоднозначная вещь. Мрачно. Наркотики, алкоголь, изнасилование и смерть. Если Вы поклонник флаффа, не понимаете и не принимаете нефанноную интерпретацию, жесткие вещи не цените и не любите - не читайте ни в коем разе. Я предупредила, ибо больше персонажей, кроме указанных, нет, а значит все вышесказанное (и прописанное в жанре) случится именно с ними.
Статус: закончено
От автора: Никакой любви. И да, я считаю, что эти герои действительно способны на такое, поэтому не указываю в жанре ООС. Но это лично мое мнение, я его никому не навязываю.
Музыка: Lumen – Сид и Нэнси. Рекомендуется к прослушиванию перед прочтением. В эпиграфе – текст песни.
Отказ: Вселенная принадлежит Хирано, песня Lumen`у, мне только сам тест. Не публиковать без разрешения.

Скрытый текст

Вены дорог, дороги вен.
Машинкой размажет по кирпичности стен
Обломки империй, элементы систем.
И тот, кто был всем, тот станет никем…<…>

Дорожки пыли, пыль дорожек,
Белый, смелый, хитрый тоже.
Покатились глаза по бледной коже.
У меня есть ножик, где-то ножик…<…>

Героиновый рай, и они там вдвоём,
И мы, наверное, туда попадём
По дорогам вен, по дорожкам пыли.
Ведь мы так любили, мы были…<…>

В полутьме стояла привычная дымная завеса: то время, когда сигарет не было в кармане ее брючного костюма, она уже не помнит. Наверное, это было совсем уж раннее детство, когда вокруг все казалось светлым, когда не надо было ничего бояться, когда можно было практически все, что хотелось, и когда она могла практически все, что было возможно. Но это казалось таким далеким прошлым, что сейчас, даже если напрячь память, всплывают только короткие вспышки, какой-то эпизодичный диафильм из ярких некогда воспоминаний.
И как она умудрилась все потерять?
Половицы нещадно скрипели: стоило только наступить на одну из них, как, состыкуясь друг с другом, покряхтывали и соседние. Но она уже привыкла к этому и даже не замечала точно так же, как и набухшие и кое-где отошедшие от стен обои, старую, давно уже вышедшую за пределы срока эксплуатации мебель и его. Порою ей казалось, что его нет с ней в этой маленькой квартирке на окраине Стокгольма, порою ей казалось, что он только снится ей или мерещится в очередном нахлынувшем сладком безумии. Ведь он уже был мертв, она точно знала это когда-то.
Но кто тогда приносил ей этот белый порошок?
Она подсела не сразу. Вначале крепчали только сигареты и увеличивались дозы алкоголя – ее отстранили, за ней охотились папарацци и специальные агенты далеко не одной державы мира. Она слишком многое знала, слишком многое могла, слишком многим располагала, что бы ей дали спокойно жить. И, как следствие, менялись убежища, менялось прикрытие, менялось окружение, менялось все, кроме стойко ощущения неприятия, кроме ничем не изводимого привкуса провала. Ведь ее даже судили, причем судили публично: образцово-показательный процесс помпезно транслировался на сотни телеэкранов жадным зевакам, которые с радостью глотали наживку из «политической преступницы, обвиненной в злоупотреблении должностными полномочиями и халатности, повлекшей за собой многочисленные жертвы». Да, она оказалась как нельзя кстати – титулованная руководительница никому не известной, подпольной, да еще и оккультной организации. Ее даже решили не сажать, а только выдворили прочь, вышвырнули из привычной роскоши и окружения – слишком много она сделала для страны, чтобы отсиживать пожизненный срок, и слишком мало она представляла собой в итоге, чтобы принести какой бы то ни было вред. Можно сказать, это был последний, прощальный жест Той, во имя которой она проливала кровь, не щадя ни себя, ни других.
Она могла бы обойтись и без этой подачки.
А он сам ее нашел. На оставшиеся немногочисленные средства, она купила непривычно маленькую, обшарпанную квартирку у одного – а это было видно сразу – закоренелого наркомана. Просто приехала и стала там жить: ничего не ремонтируя, ничего не выкидывая, ни о чем не заботясь. А однажды в ее дверь позвонили: визгливая, до скрежета зубов противная трель звонка подняла ее с облезшего от старости дивана. И на пороге появился он.
С тех пор он больше не уходил.
Их истории были чем-то похожи. Он тоже оказался никому не нужен после своего провала, его тоже выбросили из его жизни, поставили на нем крест, отобрали единственную цель существования. Он тоже жил ради Долга, но только, в отличие от нее, еще и ради Славы. Собственной, а не своей страны или религии.
Раньше это вызывало неприятие, а сейчас ей было все равно.
Теперь, когда они жили вдвоем, дни, без любимой службы и какого-либо занятия тянущиеся несоизмеримо долго, стали проходить намного быстрее. Нет, никто из них даже и не думал работать: их общих сбережений пока хватало. Они просто смотрели друг на друга, сидя напротив за шершавым кухонным столом или на все том же обшарпанном диване. Изредка завязывались короткие, бессмысленные разговоры. Непродолжительные, потому что молчать вдвоем приятнее.
И когда ей стало настолько комфортно с этим неудавшимся инквизитором?
Она не могла сосчитать, сколько дней их сосуществования прошло до того злополучного часа: они оба медленно спивались, регулярно доводя себя до полузабытья. Так было ощутимо проще. Глоток за глотком, минута за минутой: мысли становились менее удушающими, менее горькими, менее обреченными. Иногда она думала, что если бы не этот явно не самого высшего качества алкоголь, то она точно сошла бы с ума. Повторяя это снова и снова, читая эту фразу, как когда-то читала молитвы, она шаг за шагом заглушала свой хваленный здравый смысл и волю. Хотя, чтобы начать спиваться, воспитав в себе такой запас выдержки, как у нее, требуется тоже немалое количество воли. Кроме того, кто знает, может быть, она давно уже не в своем уме?
И так бы и продолжалось, если бы она случайно не заметила, что одна из угловых почерневших плиток в ванной странным образом отходит от стены. И плитка отодвигалась – к этому практически не пришлось прикладывать усилий.
Но она могла поклясться, что это все было нелепой случайностью.
Внутри был тайник. Совершенно обыкновенный для квартиры, чьим предыдущим хозяином был наркоман: много, очень много пакетов с белым порошком. Если бы они догадались продать их, наверное, удалось бы выкарабкаться из этого состояния, из этой ямы, уйти от медленно приближающегося финала.
Если бы только не два стакана опрокинутого залпом виски.
Если бы… Кто знает, что тогда случилось бы? Если бы она сумела раньше раздавить эту отвратительную фашисткую каракатицу, она продолжала бы сидеть у себя в кабинете. Если бы был жив ее отец, она была бы просто милой блондинкой с отличным воспитанием, которую непременно выдали бы замуж за какого-нибудь молодого лорда.
Или если бы он, ожидавший ее на кухне с бутылкой в руке, в свою очередь, не был бы так самоуверен и не брал бы всю ответственность за «войско» Ватикана на себя в ожидании щедрых плодов своего риска. Если бы он не обладал таким обширным кругом знакомств и не смог найти ее. И если бы не эта отошедшая плитка…
Кто знает, может быть, они оба были бы живы?
***

Тонкие пальцы перебирали полиэтиленовый пакетик с порошком. Она никогда раньше не пробовала ничего подобного: никаких лекарственных средств, способных повлиять на ее сознание и мироощущение, а наркотиков – тем более. Алкоголь в небольшом количестве и крепкие сигариллы – это был тот максимум, за который заступать было просто непозволительной роскошью для руководителя, обязанного круглосуточно быть готовым для раздачи указаний любой важности.
Но она больше не глава «Хеллсинга».
Мысль об этом заставила поморщится и встать, облокотившись на раковину с отколотыми в нескольких местах краями. Она несколько раз даже царапала ладони о них. Но если бы это случилось сейчас, должно быть, не обратила бы внимания.
С покрытой разводами от водяных брызг зеркальной глади на нее смотрела растрепанная женщина.
Эта женщина больше не была похожа на леди. В ней не осталось утонченной ухоженности, ее длинные светлые волосы были спутаны, а смуглое от природы лицо было болезненно-бледным. Тонкие губы шелушились, а глаза больше не были пронзительно-голубыми. Они потеряли свой блеск, свою решительность, оттеняясь синими кругами под нижними веками.
И, как когда-то в прошлом, в глубине ее синего взгляда мелькнул чужой, кроваво-красный.
Только вот теперь она была уверена, что ей это померещилось. Это не могло быть реальным хотя бы потому, что обладатель темно-вишневых глаз, с тринадцати лет остававшийся ее тенью за спиной, никогда уже не вернется. Это было только ее воображение, только алкогольный бред. Никакой надежды, никакого сомнения быть просто не могло.
Возможно, он не позволил бы этому случиться.
Горечь понимания была такой невыносимой, что сразу захотелось забыться – это уже стало привычкой. Но сколько бы времени ни прошло, сколько бы стаканов высокоградусной жидкости не было бы опрокинуто – ничего не менялось. Когда хмель уходил из организма, возвращались мысли: едкие, обреченные. Это была даже не жалость к себе, это было самоедство.
Она потеряла все. И виновата в этом лишь она одна.
Умывшись ледяной водой, она вернулась на кухню, захватив с собой найденный только что пакетик. Небрежно бросила его перед бывшим епископом и увидела привычное удивление на его лице: тонкая светлая бровь дугой поднялась вверх. Так же как и она, он перебирал пакет изящными пальцами и вряд ли не догадывался о его содержимом. Вот только он, поведший годы юности в детском приюте и более разнообразную практику с «отступниками», не в пример ей, был куда как более опытен.
Короткий взгляд глаза в глаза – пустой вызов светло-голубых синим. Когда-то они очень любили подобные игры, когда-то каждое совещание, каждая дипломатическая встреча или просто личное беседа разбавлялась ими. Но тогда они значили больше, тогда они имели смысл. Теперь же это были лишь отголоски былого. Прошлой, утраченной, потерянной за чередой ошибок и случайностей жизни.
Он аккуратно вскрыл уголок маленького пакета. Дорожка была не очень длинной и немного неровной – он поправил это коротким и давно затупившимся кухонным ножом. Купюра нашлась в заднем кармане брюк. Вдохнуть через свернутую в трубочку и изящным движением пианиста провести по крыльям носа – так просто. А потом еще раз и еще.
Теперь была ее очередь.
Она долго и неподвижно смотрела на надорванный маленький пакет: в последний раз католик был неаккуратен. Порошок чуть просыпался. Внешне он был неотличим от муки, не вызывал никакой тревоги, никаких сомнений на счет своей безопасности. Все было просто, так же как подписать очередной отчет, как почистить зубы или расчесать волосы перед сном. Насыпать, выровнять, скрутить, вдохнуть.
И долой мысли.
Она больше не могла думать. Она просто устала поедать себя изнутри. Что ей это давало? Прошлого не вернуть, сколько не плачь, сколько не борись. Больше нет ее Долга, больше нет Чести, ради которой стоило бы жить. Да и с чем бороться? Какими средствами?
Один вдох и нет волнений.
Она всегда была решительной, всегда выполняла собственные решения, отстаивала их и была верна им. Однажды вспыхнув в ее голове, они уже не подвергались сомнению. И сейчас, наверное, не было на свете такой силы, настолько мощной, чтобы остановить собранные движения ее тонких смуглых пальцев.
Так это и случилось.
***

Жизнь превратилась в четко отмеренные периоды – от одной дозы до другой. Так даже было удобнее: она не заботилась практически ни о чем, кроме редкой «готовки» и какой-никакой «уборки». Пришлось научиться. Порошком и всем остальным занимался он.
Можно сказать, они ни в чем не нуждались.
И такое существование в какой-то определенный момент, в какое-то мгновение начало приносить удовольствие. Оно было искаженным, грязным, отталкивающим, суррогатным. Но затягивало практически так же, как настоящее.
Все-таки в саморазрушении есть определенная прелесть.
И он уже не был чужим. Наблюдая друг за другом, подмечая недостатки, небрежности и привычки, они невольно стали ближе. Она увидела то, чего не замечала никогда раньше, смотря на него через призму своих обязательств и никому не нужных теперь государственных интересов. Они были похожи, они были чертовски одинаковыми. Это, может быть, было бы забавно, если бы она поняла это раньше.
Но сейчас ее волновало только то, что он где-то доставал еду и одежду, что заботился не только о себе – приносил дозу в нужное время. Это было удобно, не вызывало раздражения или недовольства с ее стороны. Больше ничего и не было нужно, главное, что он давал погружаться в себя, не отвлекал и не упрекал ее.
Но он так не думал.
Наверное, ей следовало больше внимания уделять его взглядам, его ненавязчивым попыткам поговорить. Наверное, ей следовало пресекать случайные прикосновения и стараться не ходить по дому в таком виде. Но это казалось неважным, невозможным. Ей не приходило в голову, что ему есть дело до чего-то кроме жалости к себе и воспоминаний. Она не могла подумать или предположить ничего подобного, потому что сама была жива только где-то очень глубоко внутри.
В этом и состояла ее ошибка.
В тот вечер все было так, как обычно. Он был ничем не примечательным, никак не отличался от предыдущих. Они поели каких-то дешевых полуфабрикатов, выпили и остались на кухне – так ложка всегда была под рукой. Необходимость «подзарядки» напоминала о себе не только отвратительным, раздражительным настроением, но и физически – это были не самые приятные ощущения. Избавиться от них можно было только одним способом. Кроме того, в последнее время они перешли на шприцы. Это объяснялось, прежде всего, тем, что дорожек стало не хватать – ненужные мысли все равно возвращались. Да и сожженная слизистая начала доставлять проблемы.
И сегодня «зелье» готовил он, а она только нетерпеливо барабанила покусанными и пожелтевшими ногтями по столешнице. Ей не хотелось признавать, что это давно уже было не просто лекарство от уныния или способ коротать пустые дни. Она убеждала, успокаивала себя, что, если понадобиться, она обязательно сможет, она бросит. Появилась бы только новая Цель, новая Задача. В моменты, когда иллюзии и эйфория завладевали ее сознанием, это казалось возможным: белый порошок добавил в ее потерянную и бессмысленную жизнь утерянные краски.
Только вот когда его не было, она не могла хотеть ничего другого.
Он тоже торопился, это было видно по его ломаным движениям. Но навык был отработан достаточно хорошо, поэтому приготовления не заняли слишком много времени. И вот, перед ней уже лежало все необходимое: шнурок, заменявший жгут и шприц с вожделенной жидкостью. Такие привычные, такие необходимые предметы.
Если бы сейчас от их уничтожения зависело бы существование всей Англии, она бы и пальцем не шевельнула.
Укол они делали себе сами – научиться этому было не сложно. Надо просто чуть сосредоточиться, чтобы попасть в пульсирующую и синюю трубку. Резким движением проткнуть кожу, медленно вытолкнуть внутрь содержимое шприца. Зажать и подождать немного.
И все.
Но сейчас что-то пошло не так. Но она плохо понимала, что происходит. Можно сказать, она совсем ничего не понимала и не осознавала. Зачем он отодвинул стол? Зачем держит ее за слабые запястья? Зачем пытается заглянуть в глаза? Зачем расстегивает пуговицы грязной и обкапанной чем-то похожим на чай рубашки? Ей казалось, что она смотрит на все стороны, откуда-то из глубины своей головы: вот он почти раздел ее, вот грубо покусывает бледные губы, а теперь скользит тонкими, но отчего-то мозолистыми пальцами по ее телу. По ее совсем худому, с резко выступающими ребрами и позвонками телу.
Было бы совершенно все равно, если бы не было так неприятно.
Она не отвечала на его ласки, она даже пыталась сопротивляться. Вяло и безрезультативно. Наверное, это было даже в какой-то степени иронично: столько лет беречь себя, чтобы потерять последнюю свою ценность вот так, лежа на холодной кухонной плитке, не понимая смысла происходящего, доставшись своему бывшему врагу.
Это довольно саркастично, однако от одной мысли об этом тошнота подступает к горлу.
Она не помнила, что было потом. Камера, транслирующая происходящее в подсознание как будто бы выключилась в определенный момент, зациклила ее сознание на причудливых ощущениях. Но опомнилась она на той самой холодной плитке. Одежда, лежала здесь же – это первое, что бросилось ей в глаза.
Но католика рядом не было.
Ушибленный обо что-то твердое затылок нельзя было потрогать рукой – от этого начинала болеть вся голова, а несколько крупных царапин непрерывно саднили. Кроме того, на коже появились черные синяки – отметины от сильных пальцев. Ей не могло это присниться.
Встать было сложно. Но найдя опору во все том же столе, она все-таки поднялась. Теперь оставалось только одеться, хотя и это было проблемой – крупная дрожь и слабость мешали нормальному передвижению.
Но она нашла в себе силы, она должна была их найти.
Отвращение и ненависть медленно, как прорастающая сквозь старый асфальт трава, поднимались и ширились внутри. Ее все еще тошнило, а перед глазами стояло искаженное похотью и собственной властью над ней лицо.
На столе оставался полупустой стакан с каким-то дешевым пойлом. Это было очень кстати. Она осушила его, даже не поморщившись, в несколько больших глотков. Жар, спускающийся по пищеводу, приводил в чувство и придавал решимости.
Она не могла это так оставить.
Первое, что удалось найти без особенных усилий – короткий кухонный нож. Тот самый, которым они так часто пользовались когда-то. Он не был слишком острым, но и немного притупившегося металлического лезвия должно было хватить.
И, конечно же, католик никуда не ушел. Он не мог продержаться без дозы – закончив с ней, бывший инквизитор просто перебрался в ванную. Забылся наркотическим сном, блаженно улыбаясь. Мерзко.
Она не могла остановиться.
Удар, еще один и еще. В шею, под ребра. Кровавые подтеки на белом кафеле или ее собственном лице не смущали так же, как образовавшаяся бордовая лужа в эмалированной и ржавой ванной. Остатки былой целеустремленности, бледная тень от утерянной непримиримости и желания бороться до конца. Но даже этого было достаточно.
Нож выпал из ее костлявых пальцев только тогда, когда тело ее бывшего оппонента стало неузнаваемым. Руки и лицо были неприятно липкими – появилось желание встать под струю воды. Но вытаскивать тело не было сил, пришлось ограничиться раковиной.
Сердце все еще колотилось.
Даже не пытаясь успокоиться и тяжело дыша, она посмотрела на себя в зеркало. В последнее время он избегала этого – собственное отражение казалось укором, вечным напоминанием о прошлой жизни. Надо было разбить его еще тогда, когда она заметила отошедшую плитку.
За ее спиной никого не было, в квартире стояла полная тишина.
Теперь она осталась одна, совсем одна. Присутствие католика значило для нее больше, чем она хотела и могла осознать раньше. А теперь ушел, оставил ее и он. Больше некому о ней позаботиться, больше некому просто посмотреть в глаза. Больше никто не помнит ее красивой, сильной, блистательной.
Она скорее мертва, чем жива.
А вчера он принес довольно много порошка. И сказал, что его должно хватить минимум на неделю. Как предусмотрительно с его стороны.
Ей было необходимо снова расслабиться. Прямо сейчас.
Она готовила «зелье» еще быстрее, чем вчера это делал он. Когда-то стальные нервы сдавали – из ее глаз капали крупные слезы, а челюсть была напряжена так, что зубы отдавали тупой болью. Но надо было быстрее, надо было делать еще быстрее. И больше. Чтобы не помнить ничего, чтобы забыться совсем, на как можно долгий срок. А потом она обязательно что-нибудь придумает. Найдет способ начать жить заново, найдет себе новое дело, новую Цель. И ею снова будут восхищаться, она вернет себе имя, вернет свой Смысл.
Все обязательно будет хорошо.
Удовлетворив свою потребность, она сползла по пузырящейся обоями кухонной стене на пол. Облегчение наступило очень быстро – тонкая улыбка промелькнула на ее лице.
Теперь ей действительно станет легче. Раз и навсегда.